Лукавый взор - Елена Арсеньева

Тут Фрази умолкла и взглянула на Араго сочувственно… если не с жалостью.

А может быть, с хорошо замаскированной насмешкой?

«Ну и ехидная же ты особа, милая девочка!» – подумал Араго и усмехнулся без всякой маскировки:

– Да, не повезло бедняге Ролло! Однако рассказывайте, пожалуйста, дальше.

Глаза Фрази блеснули. Кажется, радостно…

«Чему она обрадовалась? – подумал Араго. – Может быть, тому, что я ничуть не огорчен?»

Может быть… Да нет, вряд ли!

– Потом мадам Ревиаль сказала: «Муж Стефании – впрочем, тогда он еще не был ее мужем, они познакомились уже потом, в Варшаве, – чуть не погиб в Париже, но чудом остался жив!» Именно поэтому пан Юлиуш велел Стефании снять в Париже серый особняк в тупике Старого Колодца, причем за любые деньги. Он говорил: «Этот дом, этот двор и этот погреб будут подогревать мою жажду мщения, хотя, видит бог, она и так пылает! Я отомщу России за все, а главное, за то, что от меня ускользнул один человек, которого я хотел бы уничтожить, пусть даже ценой собственной жизни!»

Фрази взволнованно перевела дыхание и продолжала:

– Я почувствовала неладное и спросила: «Значит, пан Заславский бывал здесь прежде?» Мадам Ревиаль посмотрела на меня как на дурочку: «Какой пан Заславский? Стефания нарочно назвалась так! Это такая же маска, как образ неутешной вдовы. Его фамилия Каньский! Юлиуш Каньский был удостоен графского титула самим князем Чарторыйским после победы Варшавского восстания: за самое активное участие в его подготовке!» Мы поболтали еще несколько минут, и я узнала, в какое время назавтра ждут приезда графа. Я должна была его увидеть! А надо вам сказать, что я нарочно не поселилась в своем старом доме в тупике Старого Колодца. Мне не хотелось, чтобы поляки обратили на его хозяйку внимание. Вдруг кто-нибудь да оказался бы настолько сметлив, что узнал бы в ней Андзю! Я и сад почти не тронула, чтобы поляки не решили проверить, кто там живет, однако открыла потайную дверь, чтобы можно было иногда войти в дом и вспомнить детство, маму, дядю Филиппа, Тибо… Я даже распаковала сундуки со старыми мамиными платьями, которые мы оставили, когда в спешке уезжали из Парижа. Я развесила эти наряды на чердаке. Иногда прихожу туда, смотрю на них – и чувствую себя не такой одинокой! – Она улыбнулась с извиняющимся выражением, и у Араго сердце сжалось от жалости и нежности. – И вот через потайную дверь я незаметно пробралась на чердак, с которого виден двор особняка как на ладони – это я помню по прошлым временам! – и дождалась-таки мгновения, когда появилась карета Каньского. Я его узнала сразу: по тому почтению, которое оказывали ему окружающие, по тому, что он обнял графиню и расцеловался с ней… Я видела его только на бульваре Итальянцев и потом, мельком, во дворе особняка, когда его подстрелили, но вспомнила сразу. Это тот самый человек! Ваш враг! Но все-таки, если бы мы столкнулись с ним в другом месте, я, конечно, не узнала бы его. А вас узнала сразу, когда… когда случайно встретила на улице.

– Узнали сразу? – растерянно повторил Араго. – Меня?

– Да, – процедила Фрази. – Вы… были с какой-то красивой дамой. Граф Карл Осипович очень удивился, когда я сказала, что видела вас и узнала. Пытался убедить меня, что я ошиблась, что Державин не может быть в Париже. Но я стояла на своем, и он признался, что вы теперь зоветесь другим именем. Он прекрасно знал, что меня не стоит опасаться, что я вас ни за что не выдам. А когда я упомянула про даму, Карл Осипович только засмеялся и бросил: «Обычное дело! Nomen illis legio!»[150]

– Что? – выдохнул Араго, не поверив ушам.

– Я довольно быстро сообразила, что значат эти слова из Нового Завета по отношению к вам, – Фрази слегка растянула губы улыбкой.

Араго в лицо словно бы плеснули кипятком.

«Ну, попадешься ты мне, старый болтун! – мысленно погрозил он Поццо ди Борго, но тут же передернул плечами: – Ну и что? Ну и nomen illis legio! Фрази это совершенно безразлично! Она меня сама к Агнес посылает! А ведь знает, что Агнес в состав того легиона входит!»

– Я так понял, вы были в отличных отношениях с Поццо ди Борго? – спросил Араго. – Но почему тогда письмо о готовящемся на него покушении вы отослали мне, а не ему? Почему не сказали ему об этом лично?

– Да говорила я! – с досадой воскликнула Фрази. – Не раз говорила! Я пошла служить к полякам именно для того, чтобы быть в курсе их планов! В Отель Лямбер устроиться не удалось, но и в сером особняке я узнавала достаточно, чтобы встревожиться. Но граф меня и слушать не хотел. Более того, он был против моей службы в сером особняке, он боялся за меня и хотел под замок посадить! Он считал, что мне надо уехать в Россию и больше не рисковать жизнью. Один раз мне удалось от него удрать, но я боялась, что в следующий раз ничего не получится. И я решила написать вам. Я надеялась, что хоть вас он послушает! Так и вышло. Он уехал. Вы смогли его убедить!

– Да, – кивнул Араго. – Но знаешь… знаете, именно тогда я начал догадываться, что Лукавый Взор – это ты… то есть вы, то есть что это Фрази. Ведь больше никто на свете не мог называть меня «гусаром Д.»!

Услышав эти слова, она улыбнулась, опустила глаза, но Араго успел заметить их торжествующий блеск и подумал, что она написала то письмо не только ради Поццо ди Борго!

– Значит, вы не хотели бы уехать в Россию? – спросил он.

Фрази пожала плечами:

– Очень хотела бы, но я там никого не знаю. Я была бы там одинока… вот если бы…

Она не договорила.

«Что, если бы?» – хотел спросить Араго, у которого от этих слов почему-то отчаянно забилось сердце, но в эту минуту дверь распахнулась и в комнату ввалился Базиль, с порога выпаливший, что вокруг дома Араго на улице Ришелье шляются люди в «этих дурацких бордовых шапо»[151], и он готов откусить себе ухо, если это не «по-ля-ки».

– Так что лучше вам туда нынче не соваться, мсье Араго! – предостерег он. – Наверняка у каждого юсташ[152] в кармане.

Очарование мгновения развеялось, и сердце Араго забилось в прежнем ритме.

– Отвезешь меня опять в тупик Старого Колодца? – спросил он. – Только сначала я загляну в редакцию и возьму пачку-другую старых газет. У нас остаются непроданные экземпляры. Вот и пригодятся.

– Это еще зачем? – вытаращился Базиль.

– Поляки сейчас меня точно не ждут возле серого особняка! И если удастся забросить в погреб через окно бумагу, а потом бросить на нее тлеющий трут, там можно устроить неплохой пожар. Ведь на полу разлита типографская краска. Лак и терпентин вспыхнут мгновенно: никто и сунуться туда не посмеет, чтобы пытаться тушить. А если где-нибудь в углу сложены связки прокламаций или брошюр, огонь уничтожит их.