Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины - Галина Артемьева

В декабре 1967-го мне позвонил незнакомый парень. Сейчас такие знакомства запросто происходят в Интернете, тогда, бывало, знакомились по телефону.

Он, как потом оказалось, увидел мой телефон у моей подруги по Круглому озеру Лариды Ширахмедовой в записной книжке. Ларидка, как я уже говорила, росла с тетей, которая преподавала русский язык в Академии Фрунзе. Вот к этой тете ходил на занятия русским языком перед поступлением в институт мой незнакомец. Он просто открыл Ларидкину записную книжку, лежавшую в прихожей, на той странице, где был записан мой номер с именем и фамилией. Он почему-то запомнил номер и позвонил.

Я про это все узнала через год после нашего знакомства.

Мне тогда, когда он позвонил, было достаточно одиноко: все-таки большую часть времени я проводила дома одна. Мы стали общаться. Он звонил каждый день. Я как раз успевала вернуться с уроков, переодеться, умыться… И раздавался звонок. Мы говорили обо всем на свете. Он много читал, как и я. Нам было о чем поговорить. И мы подружились, совершенно не зная друг друга. Но он хотя бы знал, как меня зовут. Я же не знала ни его имени, ни где он живет, ни в какой школе учится. Он предложил называть его Горацием (как звали друга Гамлета). Ну, пусть Гораций. Вот — я сейчас подумала, что мы предвосхитили время: это же теперь нормально: человек взял себе такой ник. Но меня это напрягало.

Так продолжалось до окончания школы. Потом, после выпускного, когда образовалась крохотная передышка перед вступительными экзаменами (они тогда проходили в августе), мы встретились. Наше уже сложившееся представление друг о друге не совпало с тем, что мы увидели. Он ждал маленькую брюнетку. А я была высокой и светловолосой. Он совсем мне не понравился. Надо же! Удивительно! Так хорошо и уютно общались — ежедневно — целых полгода, а встретились — и пошло отчуждение. Но это не казалось какой-то бедой. Много всего надо было преодолеть: поступление, нервотрепка…

Он продолжал звонить, но гораздо реже. Потом совсем пропал. Позвонил в сентябре — я уже училась. Оказывается, лежал в больнице: инфекционный мононуклеоз. Страшная болезнь. Мы встретились — словно впервые. И вот тогда, наверное, понравились друг другу и стали встречаться. Естественно, к этому времени он уже назвал свое настоящее имя…

Мы были хорошими друзьями, потом — то ли влюбленными, то ли нет… Общение вроде обязывало начать целоваться… Но ничего похожего на то чувство, которое по-прежнему жило в моей душе, на ту первую любовь, я не испытывала. А потом — привязалась. И полюбила. Иначе, чем в первый раз, по-родственному.

Сколько же мы вместе читали! Как о многом говорили!

Я до сих пор помню наши разговоры, планы, мечты.

Потом, в конце первого курса произошла у нас ссора. Из-за полной ерунды. Но и так бывает в юности. Мы расстались на год. Через год он прибежал в мой институт, нашел меня на лекции. Я увидела его и спряталась: тяжело далось расставание, не хотела больше повторения той боли. Но все-таки он пришел — еще раз и еще… И мы помирились. И будто заново — влюбились друг в друга. Мы точно знали, что будем вместе всю жизнь, что у нас будет много детей (он очень любил детей и, когда играл с ними, сам выглядел, как ребенок).

Но у нас в отношениях не все шло гладко. Он странные вещи делал иногда, из-за которых мы ссорились. Например, в их институт приехала группа англичан, они всюду с ними ходили — вроде как практиковались в языке. Потом одна английская девушка попросила его отправить письмо в какой-то провинциальный российский город: она не знала, где марку купить. Он взял это письмо и отнес в институте в первый отдел. Он рассказал мне, показывал даже письмо. Я умоляла его этого не делать. Но он отнес. Я понимаю, почему. Времена шли, как обычно, подлые. Он очень хотел сделать карьеру. А его анкета не была безупречной. Отец-то русский, а мать подкачала… Ну, и надо было как-то репутацию завоевывать самому… Тем более — жил он с мамой в коммуналке, отец их оставил. А вокруг — ребята из семей дипломатов, выездные… И все надо было отвоевывать в жизни самому…

Он был способным человеком, самобытным, ярким. А мог и на такое пойти… На стукачество, по сути дела. Подобные эпизоды сильно разрушали мое к нему отношение.

Тем не менее мы решили пожениться. Решение нами было принято после третьего курса. Тогда это считалось в порядке вещей: молодая студенческая семья. Подали заявление. Стали готовиться к свадьбе. И тут случилось совершенно ужасное: моя Танюся просто легла костьми, чтобы я не выходила за него замуж. Она плакала, причитала, вызывала «скорую» (давление у нее подскакивало жутко), она умоляла… подождать. Ну — «подождать» — это обычная уловка в надежде, что рассосется как-то со временем, что расстанутся…

А к тому времени не было на свете уже ни Ани, ни Стеллы. Она осталась одна, моя Танюся, если не считать меня. Она говорила, что отдала мне всю свою жизнь без остатка, что столько для меня сделала, а от меня требуется только одно: послушать ее и не выходить замуж… Ну, просто отложить свадьбу — и только. Это происходило каждый вечер. И было это тяжело.

Да — мне было ее нестерпимо жалко. Да. У нее ужасная судьба оказалась. И дочку похоронила, и сестер лишилась. И вот теперь я… Предательство совершаю… Выхожу замуж. А он ей не нравится. Не нравится!!!

Я совершенно одурела от происходящего. Я сломалась. А я еще и училась, и работала (не могла же я у Танюси на шее сидеть, взрослая дылда, а больше нам никто не помогал)… Я уставала. Мне хотелось покоя.

И вот я поговорила со своим женихом, предложила ему отложить свадьбу на год. Объяснила ему, почему я об этом прошу. Да он и сам видел, что творится с моей тетей. Я сейчас понимаю, как ему и его маме было это обидно. Но это все произошло не по причине капризов моих, а по сломленности и из-за чувства ответственности за Танюсю.

Свадьба не состоялась.

Мне показалось, он меня понял. Мы продолжали встречаться. Планировали пожениться весной, сразу после четвертого курса. В марте мы подали заявления в загс. Назначили дату. На конец мая, по-моему. Он ездил со мной в магазин для новобрачных (были тогда специальные магазины, где хоть что-то по талонам можно было купить жениху и невесте). Мы купили кольца. Танюся уже не возражала. Ее условие было выполнено.

Шел апрель 1972 года. Он досрочно сдавал сессию — ради свадьбы, понятное дело. Я готовилась к практике. Обычно мы встречались каждый день. Если иногда не получалось, созванивались. А в тот день мы что-то и не встретились, и не созвонились. Я спохватилась около десяти вечера. Десять — это было время, после которого звонить не полагалось ни в коем случае. Верх неприличия. Набрала его номер. Подошла мама. Я попросила подозвать его к телефону.

— А его нет, — приветливо ответила она. — Позвоните позже.

Понятное дело, позже я звонить не стала. Отложила на завтра. Что может случиться.

Утром Танюся принесла мне письмо из почтового ящика. Без обратного адреса. Я узнала его почерк. Письмо, судя по штемпелю, отправлено было вчера.

Я вскрыла конверт: там лежала открытка с цветочками. На обратной стороне весточка: