Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины - Галина Артемьева

И я считаю, что мне безусловно повезло и в том, что не с ним связана моя оставшаяся жизнь.

Больно было. Но боль давно прошла.

Пятого июня 1967 года произошло знаменательное событие, последствия которого ощущаются и по сей день. Израиль начал знаменитую войну, которая продлилась всего шесть дней и закончилась полной победой Израиля 10 июня. (Противоборствующие стороны: Египет, Сирия, Иордания, Ирак и Алжир.)

Про Израиль мы знали мало. Туда уезжали евреи — да. Но по-тихому. И вестей оттуда почти не доходило. Рассказывали про достижения медицины и кибуцы, это я помню. Но надо сказать, это меня в то время почти и не интересовало. Я не думала, что когда-нибудь попаду в эту страну, не знала — совершенно, абсолютно, при всех своих немалых гуманитарных знаниях и интересах, об Иерусалиме и обо всем, что связано с «землей обетованной». В этой области знаний имелся огромный пробел, который потом с огромным трудом пришлось восполнять.

Мой любимый учебник «Истории античного мира» Коровкина для пятых классов средней школы, который я неоднократно перечитала вдоль и поперек, испытывая исключительный интерес к античности, не содержал никаких сведений об исторических событиях, связанных с Иудеей в целом и Иерусалиме в частности.

Нас обокрали.

Мы учили про Египет, фараонов, про древнегреческие полисы и мифы, про диктаторов Древнего Рима… Но — почти ни слова о том, почему, собственно, делится летоисчисление на до нашей эры и нашей эры. А ведь эту тему — про летоисчисление — пришлось проходить в самом начале курса истории античности. Нас учили отсчитывать по шкале. Вот тут — видите точку? Это нулевая точка. Влево от нее — от одного до бесконечности, по нарастающей — это до нашей эры. А вправо — наша эра. Вот и все!!!! Ха-ха-ха! А то что точка эта — Рождение Христа, об этом ни гу-гу…

Однако сведения как-то просачивались. А как иначе? Чтобы было иначе, следовало запретить посещение музеев, всю русскую литературу (о мировой не говорю), перестать учить читать.

А кстати, странное несоответствие, которое сейчас успешно устраняют у нас в государстве: с одной стороны, нас усиленно просвещали — честно, на совесть учили, а с другой, — надеялись, что мы как-то благополучно минуем некоторые вопросы и пробелы… Не стоило, наверное, учить… Или — имело смысл не врать, говорить полную правду.

Так вот — сведения просачивались (ко мне, во всяком случае) благодаря регулярному и частому посещению музеев. Я наизусть знала все залы Третьяковки и Пушкинского музея. Я про каждую картину могла рассказать не хуже экскурсовода — столько лет пристального интереса — не шутка. И вот если картина называлась «Явление Христа народу», то — да, меня интересовало все: и кто такой Христос, и почему так прекрасно Его лицо (если Он, как нас учили, — рассадник опиума для народа), и почему народ имеет странные черты лица? Художник русский, а народ изображает — какой? Что за этим кроется?

Если картина называется «Возвращение блудного сына» и автор ее великий Рембрандт, то хочется узнать, кто он — блудный сын?

Ко всем подобным сюжетам полагалась ссылка: «Сюжет создан по Библейской легенде». Хотелось почитать эти легенды — но взять их было негде. Кое-что я все-таки выспрашивала у Стеллы. Про Ветхий Завет узнала достаточно много благодаря своей пытливости. Но все эти знания были отрывочны, бессистемны, беспомощны. Этому всему еще предстояло прорасти.

…Так вот — эта шестидневная война вдруг заставила всех заговорить об Израиле. СССР разорвал дипломатические отношения с этой страной. Евреи в СССР воодушевились победой. Всем захотелось отправиться туда, где ты почувствуешь себя не человеком второго сорта, а полноправным гражданином. Тут же посыпались анекдоты в тему. Не буду их приводить, они до сих пор на слуху.

А почему же я назвала этот фрагмент «В чужом пиру похмелье»?

Пишу о себе. Я была советской девушкой, воспитанной в духе патриотизма, любви к родине. Я верила, что наша страна — замечательная и справедливая. Национальный вопрос — да, есть еще у нас над чем работать. Но негативные моменты — это пережиток. Мы все равны — перед законом, перед государством. Я готова была переждать, перетерпеть некоторые оскорбительные эпизоды. Я готова была приносить пользу Родине. Для того и училась, для того и росла.

Я не знала, что после шестидневной войны Израиля передо мной в моей стране (в моей — повторяю — стране, и буду это повторять, пока жива) закроются очень многие дороги. Просто из-за еврейской фамилии моего отца.

Это произошло в сентябре моего последнего школьного учебного года. Танюся принесла мне в подарок от своего начальника факультета книгу стихов. Прекрасно изданная книга, в суперобложке, называлась «Русская советская поэзия». Это была подробная антология стихов наших самых выдающихся поэтов ХХ века, начиная с Александра Блока и заканчивая Евгением Евтушенко.

Это было специздание, исключительно для иностранцев. Оно не поступало в продажу, на нем не обозначен тираж и цена — немыслимое в те времена дело. Кроме того, что для меня представляло особый интерес, — каждое стихотворение было снабжено переводом на испанский язык. То есть — на левой странице шел текст на русском, а на правой — на испанском.

Так вот — между Блоком, который уже входил в школьную программу, и всем известного Евтушенко, были стихи поэтов, чьи имена я слышала, но возможности прочитать их стихи не имела. Их было просто негде взять! Там были стихи Ахматовой и Цветаевой! Вот главное мое открытие. Довольно много стихов! Кроме того: в книге имелась фотография каждого поэта и его биография, правда, на испанском языке — но какая разница! Там был и Пастернак! То, что сейчас общеизвестно, но тогда… «Быть знаменитым некрасиво…», «Во всем мне хочется дойти до самой сути»…

Я немедленно запомнила все стихи. Я с этой книгой не расставалась.

Но, отмечу, антология, конечно, не была полной: там не было Мандельштама, Гумилева… И все-таки… Она стала началом новой жизни — для меня.

И еще — тогда же купила я новую книгу Валентина Катаева «Трава забвенья», которая тоже стала началом открытий. Там Катаев описывает Мандельштама, как нелепо одетого, странного человечка… Маяковский как-то там язвит по поводу своего собрата по перу. И вот в этом эпизоде Маяковский произносит строчку из стихов Мандельштама: «Россия. Лето. Лорелея».

Три слова. А у меня сердце заколотилось. Я от этих трех слов ожила — как оживает душа от настоящего!

Там Катаев (спасибо ему!) привел еще пару строк… Но — вот это запало и впечаталось в душу… Я стала думать о Мандельштаме. Напряженно думать. Ждать его.

Январь. Началось мое последнее школьное полугодие.

Чудесное время ожидания чуда и предстоящей свободы. Школа уже надоела и сильно тяготила: ежедневная обязаловка, домашние задания осточертели. Хотелось вырваться. Почти все готовились к поступлению в институты с репетиторами. У нас такой возможности не было. Да я и верила в свои силы. Я собиралась поступать на журфак МГУ. Я точно знала, чего хотела. Я хотела заниматься филологией (а именно: славистикой, меня увлекало сопоставление славянских языков, и хотелось найти причины сходств и различий). А еще — мне нравилась публицистика как жанр. И вот, чтобы два эти интереса развить, я и выбрала журфак.