Дом над Двиной - Евгения Фрезер

Женщина с равнодушным лицом открыла дверь избы. Когда я объяснила ей, что мне надо, и показала серебряную ложечку, она впустила меня и, наливая молоко в палагушку, сказала усмехнувшись:

— Помню, как я работала на вашей лесопилке и бегала в короткие перерывы кормить грудного ребенка, а он, бедняжка, нескольких дней от роду, закатывался от голода. Тяжелое было для нас времечко, а теперь вот ты, барышня, просишь у меня молока.

При этих словах она взглянула на меня с неуловимо мстительной улыбкой.

— Немного серебришка не помешает, — продолжила она, смягчившись. — Если надо будет еще молока, приходи, я посмотрю, что можно сделать. А пока возьми это.

И она подала мне кусок масла — неожиданная щедрость!

В тот вечер на ужин у нас была гречневая каша с маслом и молоком. Уставшая в своем лыжном походе, я рано легла и тут же крепко уснула.

Наутро я узнала жуткую новость, повергнувшую всех нас в отчаянье: в полночь у нас был обыск. Явились четверо вооруженных людей. Они вывернули все ящики, шкафы, чемоданы, просмотрели все бумаги в дедушкином столе, вытряхнули содержимое всех сундуков и корзин на чердаке.

Описывая мучительные сцены, мама рассказала, как, войдя в комнату Марги, где я спала, и перевернув ее постель, они пообещали ей, что ничего плохого ее дочери не сделают. Меня подняли и, удостоверившись, что в постели ничего нет, снова осторожно положили. Гермоша тоже ничего не слышал. Когда уже светало, всем велели собраться в столовой. Старший из четверых сел за стол и, что-то нацарапав на бумаге, сказал дедушке: «Одевайтесь, пойдете с нами». Мама вспоминала потом, что лицо дедушки при этом сначала страшно побледнело, а потом запылало.

В первое мгновение жуткие слова словно парализовали всех. Никто не произнес ни слова, и только когда дедушка стал надевать пальто, бабушка, Марга и Марина в отчаяньи зарыдали. Чувство собственного достоинства есть у большинства людей, но наш дедушка умел владеть собой как никто. «Держись, Еня, — мягко обратился он к бабушке, — ты же знаешь, я ничего плохого не сделал, все будет хорошо». Затем, повернувшись к равнодушно-холодному старшему, он с тем же достоинством сказал: «Я готов. Пойдемте».

Говорят, в подобных случаях люди предпочитают держаться подальше от жертвы из страха самим пострадать. Но не в нашей семье. Немногие из оставшихся друзей и родственников тут же собрались, чтобы поддержать, помочь обрести хоть какую-то надежду. Пришли тетя Пика и три ее дочери. Даже дядя Митька Шалый явился и предложил выяснить, в какую тюрьму увели дедушку. Он был уверен, что долго держать дедушку не станут, ведь в городе не хватает врачей, а большевикам они тоже понадобятся.

Несмотря на эти обнадеживающие слова, в доме поселилась тоскливая пустота. От Юры все еще не было вестей, а тут и дедушку, опору семьи, вырвали из нее. Он содержался в мрачном здании тюрьмы на улице Финляндской.

Как только выяснилось, где находится дедушка, бабушка, Марга и другие члены семьи постоянно ходили к воротам тюрьмы. Как и другие женщины, чьи родные были арестованы, мы собрали что могли из продуктов и передали охраннику с суровым лицом. Обычно он принимал передачи, но если возвращал их, коротко сообщая, что арестованного здесь нет, это означало: расстрелян. Наши передачи он принимал.

Маленькая надежда по поводу Юры появилась, когда один ученик сообщил Сашеньке, что его отец, служивший с Юрой в одном полку, дал знать, что он жив. А вскоре Марга увидела группу бледных узников, шедших под охраной куда-то на работы. Среди них она узнала брата и бросилась к нему. Ее, конечно, остановили, но Юра успел крикнуть: «Ради Бога, принеси еды!». Выяснилось, что он находится в одной тюрьме с дедушкой.

По городу ходили страшные слухи, что всех арестованных офицеров расстреливают. Узнав, в ведении какого комиссара находится судьба заключенных, Марга пошла к нему. Она умоляла сохранить жизнь младшему брату. Позже она рассказывала: «Я в ногах валялась у этого комиссара». Может, Марге удалось вызвать в нем сочувствие. Ей сказали, что если она принесет письмо, подписанное не менее чем двадцатью солдатами, о том, что Юра относился к ним хорошо, его дело, возможно, пересмотрят. Через знакомого Саше солдата Марга разыскивала свидетелей, бегала по городу и деревням, разговаривала с людьми и добыла нужную справку. Надежда немного окрепла.

Заботы о пропитании полностью легли на маму. Как-то утром они с мадам Заборчиковой, чей муж-генерал был расстрелян одним из первых, решили пойти через реку в ту самую деревню, где я недавно побывала. Добравшись до середины реки, они увидели, что ледокол разбил лед, возвращаясь с моря. Идти дальше было нельзя. Им пришлось пройти вдоль пробитого канала до того места, где ледокол остановился, и обойти его. Заплатив, как обычно, за молоко серебром, они с тяжелыми палагушками отправились обратно в город.

Когда, измученные длинной дорогой по заснеженной реке, они наконец выбрались на берег и уже шли к трамваю, их остановила группа солдат. «Опять буржуйские штучки!» — крикнул старший. Бесцеремонно отобрав палагушки, солдаты вылили содержимое на землю. Мама и мадам Заборчикова оказались не одиноки. Еще несколько женщин, несших молоко детям, подверглись такому же издевательству. Женщины негодовали, протестовали в самых гневных выражениях. Никакого эффекта. Наказание было уроком тем, кто без ведома большевиков пытался достать провизию у крестьян путем прямого обмена.

Большая лужа молока и разбитые яйца замерзли на ледяной земле. Тут же, откуда ни возьмись, появились собаки, обрадованные неожиданным изобилием.

Мама стояла, сжимая в руках пустую палагушку, и один из солдат заметил с холодной наглостью: «Уж лучше собакам, чем вам!». Мама вернулась домой на последней стадии изнеможения. Она, всегда такая решительная и мужественная, была совершенно сломлена.

Беда была в том, что как только город захватили большевики, все запасы продовольствия, попавшие к ним, были немедленно отправлены на юг. К тому же с юга в Архангельск хлынули толпы людей, полагавших, что у нас, на Севере, текут молочные реки в кисельных берегах. Город был переполнен. Какая-то семья с детьми заняла квартиру, где раньше жил дядя Саня. Потом появилась довольно нахальная актриса с сыном. Ее муж Райский предъявил какой-то клочок бумаги и потребовал жилье. Пришлось переезжать. Марина заняла мое место в комнате Марги. Мама и я превратили дедушкин кабинет в спальню и отдали семейству Райских назло самую маленькую комнату Марины. Так мы сохранили дедушкин большой стол, шкаф и всякие его мелочи до того дня, когда он вернется.

В гимназиях на смену старым порядкам пришли новые. Молитвы в зале и классах были отменены, исчезли священники в своих черных одеждах — наставники молодежи в религии.

Здание нашей Мариинской гимназии было отдано под какое-то учреждение, а нас перевели в мужскую гимназию по соседству. Мы, девочки, начинали занятия в восемь утра, и после маленькой перемены, когда нам выдавали булочку, продолжали заниматься до часу дня. Через пятнадцать минут приходили мальчики и занимались до шести часов вечера. Мы уже повзрослели, и такой распорядок стал источником интригующих разговоров, особенно о мальчиках из старших классов. Мы узнавали имена всех, кто казался более интересным.