Дом над Двиной - Евгения Фрезер

Немедленно после нашего приезда в дом прибыли родственники повидать нас. Семья Камеронов, несмотря на обычные разногласия, поддерживала свою целостность.

Мэри, младшая сестра мамы, каждую неделю навещала родителей со своим малышом сынишкой Фрезером. Приходили мои старшие двоюродные брат и сестра Берти и Мей. Мей было семнадцать, она была уже совсем взрослой леди. Стройная, чуть ниже среднего роста, с блестящими каштановыми волосами, она была жизнерадостна, весела, смешлива. Хоть ей не хватало росточка, она держалась уверенно и, когда хотела, могла быть очень настойчивой в своих притязаниях. С первого дня встречи нас влекло друг к другу, и в последующие годы мы стали близки, как родные сестры. Наши судьбы странно пересекались. Мы обе вышли замуж за молодых людей из Броути Ферри, обе уехали в Индию. Там наши дома смотрели друг на друга с противоположных берегов реки Хугли, так что мы могли ездить друг к другу и продолжать нашу дружбу.

Много лет спустя, когда мы постарели и ушли от дел, Мей, овдовев к тому времени, вышла однажды теплым летним вечером подрезать розы. На следующее утро юный разносчик молока обнаружил ее мертвой рядом с цветами, которые она так любила.

Для многих друзей грэнни брат и я представляли определенный интерес. Нас постоянно приглашали на чай приятные пожилые дамы, угощали нас вкуснейшими сэндвичами, ячменными лепешками и пирожными, но за это мы должны были сидеть тихо и вежливо отвечать на бесконечные вопросы. Лишь однажды, отведав щедрого угощения, мы тихонько ускользнули на пляж Грасси Бич к лодке кузена Берти, что не прошло для нас безнаказанным.

Временами, когда рядом никого не было, мы делились впечатлениями. «Ты заметила, — спросил однажды Гермоша, — что Джесси, прачка, носит шляпу?». В России прачки шляп не носили. В глазах брата Джесси в шляпе была воплощением демократии. И потом, это просто наваждение — разговоры о погоде. Почему они так много говорят о ней? В каждом магазине, куда мы заходили, нам сообщали, что сегодня солнечно, холодно или ветрено, а если идет дождь, то завтра, может, будет лучше. Капризная шотландская погода, конечно же, предоставляла множество вариаций на эту тему.

Но самым странным для нас было суеверие, что черные кошки приносят счастье. Почему никто не объяснит им, что черные кошки являются посланцами зла, друзьями колдуний и предвестниками несчастья, если они перейдут вам дорогу? Хуже всего получить от заблуждающихся на этот счет родственников рождественскую открытку или поздравление с днем рождения, где изображены зеленоглазые черные киски. Единственный способ борьбы с этой бедой — уничтожить карточку в огне и трижды сплюнуть через левое плечо, чтобы отвести сглаз.

Октябрь подходил к концу, когда Гермоша отметил свой двенадцатый день рождения. Утром дедушка позвал Гермошу к себе в спальню и торжественно вручил ему серебряные часы на цепочке. Днем приехали многочисленные родственники и, вручив подарки, собрались за столом. Все девочки были в вечерних платьях, мальчики — в килтах камероновского тартана. Был шумный веселый праздник с конфетами, бисквитами, именинным тортом и свечами.

А из России шли письма. После того, как последний солдат союзнических войск был эвакуирован, белая армия сплотилась и начала наступление. В Архангельске царил оптимистический настрой. Впереди маячила победа, а с ней — конец гражданской войне. По мнению отца, когда она закончится, не будет резонов оставаться в Шотландии. Он озабоченно указывал, что самым важным теперь является наше образование. И еще он упоминал ледокол «Канада», который уходил в Англию в начале ноября. Марга рассчитывала попасть на него, при условии, что письмо от Фрэнка придет к этому времени. Фрэнк уехал незадолго до нашего отъезда, и, вероятно, из-за почтовых сложностей долгожданного письма еще не было. С каждым днем бедная Марга все больше волновалась. Письмо так и не пришло.

Этот внушавший доверие молодой человек, обаятельный, со свободными раскованными манерами, воспользовался гостеприимством людей, искренне считавших, что он человек чести; обручившись с Маргой, очаровав ее так, что она готова была следовать за ним хоть на край света, применил простую уловку, когда отпала надобность в гостеприимстве. Уехал и не пытался связаться с Маргой. И хотя он оставил свой адрес, ответа на ее письма не было.

В день поминовения, 11 ноября, мы вышли на бледное зимнее солнце и, склонив головы, встали молча на ступеньках крыльца, поминая миллионы погибших солдат. Два дня спустя, перед ланчем, пришла телеграмма: дядя Генри скоропостижно скончался. Когда грэнни прочла сообщение, она, смертельно побледнев, сказала: «Оставьте меня». Грэнни поднялась к себе в спальню и заперлась.

Вскоре приехал из своей конторы дедушка и сел за стол. Ему подали телеграмму. Я отчетливо помню, как он закрыл лицо руками и сказал: «Он был младшим и самым лучшим». Потом он спросил: «Где мама?». Узнав, что она наверху, он поднялся к ней в спальню.

Позже выяснилось, что дядя Генри прибыл на борт судна за два дня до отплытия. Ему внезапно стало плохо. Его сняли с судна и увезли в госпиталь, где он умер на следующий день.

От отца пришло еще одно письмо. Ледокол «Канада», находящийся в Ньюкасле, уходит в Архангельск 2 декабря. Многие женщины с детьми возвращались домой, в том числе и жена дяди Ади Наташа с сыном. Отец настаивал, чтобы мама тоже приехала, так как большевики почти разбиты. Белое море замерзло. До лета вряд ли будет другой корабль, и мы потеряем целый учебный год. После больших раздумий и, вероятно, не желая быть обузой для родных, мама решила вернуться в Россию.

На борту «Канады» маму и меня провели в нашу двухместную каюту. Гермоша ехал в каюте мистера и миссис Браун и их маленького больного сына Вани. Мистер Браун был англичанин по происхождению, на что указывало его имя. Он возвращался, надеясь вновь начать свое дело. И он, и его жена были очень приятные люди, добрые к Гермоше, которому не очень-то нравилось ехать отдельно от нас в каюте на другом конце судна.

Рыбешка опять путешествовала с нами в своей стеклянной банке, которую пришлось привязать к ручке иллюминатора. Она чудом пережила шок от смены воды в Шотландии и, безжизненно поплавав на поверхности, пришла в себя. Теперь она носилась по банке веселей прежнего. Гермоша серьезно пообещал ей, что весной он выпустит ее на свободу в пруд.

В салоне мы встретили знакомых, в том числе Наташу, жену дяди Ади, и их маленького сына Шурика. Сестра дяди Ади Фанни, уехавшая осенью в Англию со своими близнецами и тоже раздумывавшая, не возвратиться ли домой, в конце концов передумала. Несколько десятилетий спустя я встретилась с тетей Фанни снова. Вспоминая прошлое, она рассказала мне, что, когда она чуть было не решилась последовать за своей невесткой, от мужа пришла телеграмма. Она была короткой: «Сиди и не двигайся с места». Тетя Фанни и не двинулась. Если бы Наташа поступила так же, ее жизнь могла бы сложиться совсем по-другому.

Нас представили старшему помощнику капитана Билли Джордану и его жене Мейзи. Он был родом из Латвии, она — из Йоркшира. Ей было двадцать два. Темные шелковистые волосы, белоснежный лоб, огромные выразительные глаза. Мейзи была какой-то особенной. Она умела танцевать, петь, была весела и мила со всеми пассажирами. Все полюбили Мейзи. Она и мама, будучи единственными британками на борту, потянулись друг к другу.