Сальватор. Том 1 - Александр Дюма

– Это все, что я хотел вам сказать. Поцелуйте у этого праведника руку, Фрагола, а я провожу его до городских ворот.

Фрагола подошла и приложилась к руке монаха, тот следил за ней с ласковой улыбкой.

– Еще раз вас благословляю, дитя мое, – проговорил он. – Будьте так же счастливы, как чисты, добры и хороши собой.

Потом, словно все живые существа в этом доме заслуживали благословения, монах погладил собаку и вышел.

Перед тем как последовать за ним, Сальватор нежно поцеловал Фраголу в губы и шепнул:

– Вот именно: чиста, добра и хороша собой!

И он пошел догонять аббата.

Прежде чем отправиться в путь, аббату необходимо было зайти к себе; молодые люди направились на улицу По-де-Фер.

Не успели они пройти и несколько шагов, как комиссионер, которому завернутый в плащ господин передал письмо, отделился от стены и последовал за ними.

– Могу поспорить, что у этого комиссионера дело на той же улице, куда направляемся мы, – заметил Сальватор, обращаясь к монаху.

– За нами следят?

– Еще бы, черт побери!

Молодые люди трижды оглядывались, в первый раз – на углу улицы Эперон, в другой – на углу улицы Сен-Сюльпис, потом – перед тем как войти к аббату. КазалЪсь, у комиссионера дело в том же месте, куда они идут.

– Ого! – пробормотал Сальватор. – До чего ловок этот господин Жакаль! Но Бог на нашей стороне, а Жакалю помогает только сатана – может быть, мы окажемся удачливее.

Они вошли в дом. Аббат взял ключ. С консьержкой разговаривал какой-то человек, поглаживая ее кота.

– Приглядитесь к этому господину, когда мы будем выходить, – предупредил Сальватор, когда они с Домиником поднимались по лестнице.

– К какому господину?

– Который разговаривает с вашей консьержкой.

– Зачем?

– Он пойдет за нами до заставы, а может быть, последует за вами и дальше.

Друзья вошли в комнату Доминика.

После Консьержери и Префектуры комната представлялась оазисом. Заходящее солнце неярко освещало ее в этот час, из Люксембургского сада доносилось пение птиц, прятавшихся в цветущих каштанах, воздух был свеж, и на душе становилось радостно, стоило лишь войти в эту клетушку.

У Сальватора сжалось сердце при мысли, что монах должен оставить эту тихую комнату и отправиться в путешествие по большим дорогам, из страны в страну, невзирая на палящие лучи южного солнца и пронизывающий ночной ветер.

Аббат остановился на мгновение посреди комнаты и огляделся.

– Как я был здесь счастлив! – сказал он, попытавшись облечь в слова то, что испытывал в эти минуты. – Я провел самые приятные часы моей жизни в этом тихом уголке, где единственной радостью мне были мои занятия, а утешение мне давал Господь.

Подобно монахам Табора или Синая, я порой переживал нечто сродни воспоминаниям из прошлой жизни или предвидениям жизни предстоящей. Словно живые существа, проходили здесь перед моим взором самые счастливые мечты юности, блаженные воспоминания об отрочестве; я просил у Бога лишь послать мне друга: Господь дал мне Коломбана, Бог у меня и забрал его! Но Он ниспослал мне вас, Сальватор! Свершилась Божья воля!

С этими словами монах взял книгу, опустил ее в карман, перепоясал свое простое белое одеяние веревкой, потом прошел у Сальватора за спиной, достал из угла суковатую палку и показал ее Сальватору.

– Я принес ее из печального странствия, – сказал он. – Это единственная вещественная память о Коломбане.

Словно опасаясь расчувствоваться, если останется в комнате хоть на одно мгновение, он предложил:

– Не пора ли нам идти?

– Идемте, – поднимаясь, кивнул Сальватор.

Они сошли по лестнице: у консьержки уже никого не было, зато ее недавний посетитель поджидал на углу улицы.

Молодые люди прошли через Люксембургский сад, незнакомец следовал за ними. Они вышли на аллею Обсерватуар, пошли по улице Кассини, потом через предместье Сен-Жак, молча миновали внешние бульвары и прибыли к заставе Фонтенбло. Они вышли за ворота, провожаемые любопытными взглядами таможенников и простолюдинов, которым было в диковинку монашеское платье Доминика. Двое друзей продолжали путь. Незнакомец по-прежнему шел следом.

Дома встречались им на пути все реже, и наконец по обе стороны от дороги раскинулись колосящиеся поля.

– Где вы нынче переночуете? – спросил Сальватор.

– В первом же доме, где мне не откажут в гостеприимстве, – отозвался монах.

– Вы не будете возражать, если гостеприимство окажу вам я, брат?

Монах кивнул в знак согласия.

– В пяти лье отсюда, – продолжал Сальватор, – немного не доходя до Кур-де-Франс, вы увидите слева тропинку; вы узнаете ее по столбу с белым крестом, который в геральдике принято называть «лапчатым».

Доминик снова кивнул.

– Пойдете по этой тропинке, она приведет вас на берег реки. В ста шагах от того места, среди купы ольх, тополей и ив, вы увидите в лунном свете белеющий домик. На его двери вы узнаете тот же белый крест, что и на столбе.

Доминик кивнул в третий раз.

– Рядом стоит дуплистая ива, – продолжал Сальватор. – В дупле вы найдете ключ: это ключ от входной двери. Возьмите его и отоприте дверь. На эту ночь, а также на все, сколько ни пожелаете, хижина к вашим услугам.

Монах даже не подумал спросить Сальватора, зачем тому дом на берегу реки. Он распахнул объятия.

Молодые люди в волнении обнялись.

Пора было расставаться.

Аббат тронулся в путь.

Сальватор постоял некоторое время, провожая друга взглядом до тех пор, пока тот не исчез в сгущавшихся сумерках.

Если бы кто-нибудь увидел со стороны, как мирно и не торопясь удаляется этот монах с суковатым посохом в руке, в ослепительно белой сутане и развевавшейся мантии, шагая уверенно и мерно, он проникся бы состраданием и грустью, уважением и восхищением.

Но вот Сальватор потерял его из виду, взмахнул рукой, будто хотел сказать: «Храни тебя Бог» – и пошел назад в дымный и грязный город: теперь у него было одной заботой больше и одним другом меньше.

Оставим аббата Доминика на большой дороге, соединяющей Францию с Италией, где он совершает долгое и утомительное паломничество в триста пятьдесят лье, сердце его разрывается от тоски, ноги изранены об острые камни. Посмотрим, что происходило через три недели после его отправления, то есть в понедельник, 21 мая, в полночь, в доме или, вернее, в парке пустовавшего дома в одном из самых многолюдных пригородов.