Дальневосточные соседи - Всеволод Овчинников

Может, именно соседство храма Мэйдзи, как воплощение японского традиционализма с футуристическим духом олимпийского комплекса Йойоги, нацеленным на создание чего-то невиданного, и породило феномен, получивший название «племя Харадзюку». Именно вокруг этой станции городской электрички стала тусоваться японская молодежь, сделавшая своим кредо «утверждение свободы личности через свободу внешности».

Призыв к своеволию в том, что человеку вздумалось надеть, для японца все равно что ересь для европейца во времена инквизиции. Все знаменательные события в жизни требуют традиционного облика. И такой стандарт почти равносилен закону.

Японские школьники с давних пор обязаны носить форму, которая доныне копирует стиль 30-х годов. Проще говоря, современная детвора воспроизводит облик своих прадедушек и прабабушек еще в предвоенные годы. Зато обряды и храмовые праздники принято отмечать в национальных костюмах, то есть в парадных кимоно с родовыми гербами.

Во время торжественных церемоний, например, представление императору нового кабинета министров, считается хорошим тоном быть во фраке и при белой бабочке, то есть в наряде, который у нас сохранился разве что у дирижеров.

Поразителен сам факт, что культ эпатажа зародился именно в Стране восходящего солнца, которая доныне поражает иностранцев своей приверженностью к этикету. Не чудо ли, что даже на станции метро в час пик японец, увидевший в толпе знакомого, замирает, словно парализованный в глубоком поклоне. Но тот же самый токийский пассажир бесцеремонно расталкивает соседей при входе в вагон, ибо в безымянной толпе вежливость необязательна.

Ну и наконец, дресс-код, с которого начинается контакт с сослуживцами на рабочем месте. Когда входишь в японский офис, бросается в глаза, что все как один работают или в пиджаках, или в жилетках, или в рубашках. Может быть, «племя Харадзюку» появилось на свет как отражение мучительной дилеммы: можно ли соединить неотвратимость глобализации со стремлением сохранить национальную самобытность?

«Племя Харадзюку» сделало своей идеологией эпатаж, то есть нарочитое отрицание общепринятых правил и требований моды. Еще во время Токийской олимпиады на бульваре Омотэ сандо, который по воскресеньям становится пешеходной зоной, появились юноши и девушки, воплотившие в своем облике приметы американских хиппи, западноевропейских панков, советских стиляг.

Завсегдатаи этих тусовок подчеркивают, что Харадзюку – единственное место на земле, где поощряется стремление одеваться как можно необычнее. Именно поэтому данный район стал достопримечательностью японской столицы, особенно популярной у туристов из стран Азии. Чаще всего туда приходят гости из Китая и Кореи, где лозунг «Модернизация без вестернизации», пожалуй, не менее популярен, чем в Японии.

Итак, «племя Харадзюку» появилось и прославилось еще в 60-х. Но, опять попав в Токио уже в новом тысячелетии, я убедился, что внуки и правнуки первых японских стиляг превзошли своих предков. Они вознамерились избавиться даже от своих расовых признаков. В частности, у них вошло в моду перекрашивать свои черные как смоль волосы в eceнинский цвет спелой ржи. Мой репортаж в «Российской газете» я назвал «Станет ли Япония русоволосой?».

Белокурым японским стилягам потребовался специальный подбор одежды, обуви, аксессуаров. Но и этим дело не ограничилось. Входят в моду пластические операции по изменению азиатского разреза глаз.

Единственная, пока еще неразрешимая задача: как сделать ноги местных девушек более длинными? У японок туловище длиннее, а ноги короче, чем у женщин из стран Запада. Отсюда привычка подпоясывать кимоно выше талии. Но тогда приходится как бы бинтовать грудь, что негативно сказывается на ее форме и размерах.

Полагаю, по дерзости эпатажа в попытках совместить ультрасовременную западную моду с восточными традициями «племя Харадзюку» далеко опередило своих зарубежных учителей.

Излюбленный прием описания больших городов: Москвы с Воробьевых гор, Парижа с Эйфелевой башни или Нью-Йорка с небоскреба Эмпайр-стейт-билдинг мало подходит для Токио. Не потому, что границы 13-миллионного гиганта теряются за горизонтом. А потому, что взгляд тщетно ищет точки опоры: архитектурные доминанты, которые формировали бы панораму города.

Здесь не найдешь места, которое могло бы олицетворять японскую столицу, как Красная площадь – Москву или Вестминстерский дворец с Биг-Беном – Лондон. Даже географический центр японской столицы – императорский дворец не доминирует над городом. И со стороны воспринимается лишь как опоясанный рвом парк.

Токио не может похвастать ни гармонией горизонтальных линий, присущей европейским столицам, ни поражающими вертикалями городов США.

Токио – это море домов, сгрудившихся беспорядочно и тесно, словно это мебель, которую сдвинули в угол комнаты на время, пока красят пол. Сдвинули и забыли поставить на место.

Токио – это парадоксальное сочетание тесноты и разбросанности, хаотичности и скученности. Девять из 13 миллионов токийцев живут на площади 600 кв. км. Плотность населения на этом клочке земли из понятия статистического перерастает в осязаемое. Когда на переходах центральных улиц включается зеленый свет, встречные потоки людей сталкиваются и всякий раз возникает давка. Токийцы шутят, что у них даже собаки вынуждены вилять хвостом не из стороны в сторону, а вверх и вниз.

Вторая характерная черта Токио – хаотичность. Душа Токио – это стихия толпы, воплощенная в потоках людей и в столь же беспорядочных скоплениях домов.

При том множестве замечательных современных зданий, которые были возведены в Токио за послевоенные годы, лицо японской столицы могло бы неузнаваемо измениться к лучшему. Но попробуйте найти кадр, чтобы увидевший его сказал: «Какой красивый город!»

Чтобы сделать удачный снимок первых в городе высотных зданий, нужен не штатив, а вертолет. Сколько ни ходи по прилегающим улицам, они ниоткуда не смотрятся «во весь рост». Как, впрочем, и Токийская телебашня, которая, будучи выше Эйфелевой, отнюдь не способна украшать город в такой же степени, как ее парижская сестра.

Третья характеристика японской столицы – ее разбросанность. Дороговизна жилья заставляет людей селиться все дальше от центра. Не только в пригородах, но и в соседних префектурах. Это создает непосильную нагрузку для городского транспорта. 40 % токийцев тратят по три часа, а 10 % даже по четыре часа ежедневно, чтобы добраться на работу и вернуться домой. Стало быть, половина населения Токио тратит на дорогу половину своего рабочего дня.

В 60-х годах в своих репортажах из Токио я рассказывал, что на станциях метро и в городской электричке в часы пик нанимали крепких мускулами студентов, чтобы запрессовывать пассажиров в вагоны, заполнявшиеся тогда на 220 % их официальной вместимости.