Дверь. Альбом - Мэри Робертс Райнхарт

форму, ее слова о том, что Сара мне писала, получили подтверждение. Я не знал, что делать, и в тот же вечер попытался встретиться с Флоренс Гюнтер. Дома ее не оказалось. Я пошел назад и встретил ее на улице возле итальянского магазинчика. Меня потрясло, что, увидев меня, она страшно побледнела.

Она вообще не хотела со мной разговаривать, а когда я настоял, заявила, что я убил Сару. Что она в этом уверена и знает причину. Она сказала, что если я не уйду тотчас же, она позовет полицейского. По дороге домой я попытался найти объяснение ее поведению. И вспомнил, что пока мы ждали тогда вечером Сару, я от нечего делать показал ей устройство моей трости. Поэтому ее уверенность, что я убил Сару, неудивительна. Сейчас это понять легко. Она считала, что Сара Гиттингс хотела показать мне завещание, которое лишало меня наследства. А я убил ее, чтобы получить этот документ.

К ней я больше не обращался. Был уверен, что она вызовет полицию.

Добравшись домой, я почувствовал себя плохо и был вынужден лечь в постель. Однако в какой-то из дней той недели я с трудом встал и спустился вниз. Мне пришло в голову, что если она все расскажет полиции и трость найдут у меня, то мое положение станет еще хуже. Поэтому решил поставить ее на обычное место в холле.

Я отпер шкаф и обнаружил, что трость исчезла. До сих пор мне неизвестно, как она исчезла и почему ее нашли в подвале. Думаю, мое положение встревожило моего слугу Амоса и он по собственной воле закопал ее под углем.

Думаю также, что Амоса либо убили, либо подкупили, чтобы он уехал из города. Возможно, для того, чтобы он ничего не смог рассказать и тем самым не смог помочь мне.

Я также думаю, что кто-то умышленно оставил пятно в моей машине, чтобы меня заподозрили и в убийстве Флоренс Гюнтер. Полиции известно, что наутро после ее смерти этого пятна в машине не было.

В ходе суда надо мной большое значение придавалось тому, что в результате составления Говардом Сомерсом, моим шурином, второго завещания, я потерял то, что мне было завещано в первом. В ответ на это я совершенно официально заявляю, что мне ничего не было известно о втором завещании до тех пор, пока мне о нем не сообщил после смерти Говарда Сомерса в Нью-Йорке мистер Александер Дэвис. Но даже если бы я о нем знал, смерть этих двух несчастных женщин мне ничего не давала. Само завещание, его первая копия, хранилось вместе с бумагами мистера Сомерса в его сейфе в нью-йоркском банке, а мистер Уэйт всегда мог под присягой подтвердить факт его существования и подлинность.

Я ничего не знаю о смерти Флоренс Гюнтер. Когда понял, что она подозревает меня в убийстве Сары Гиттингс, я более не пытался встретиться с нею и готов поклясться, что никогда ее больше не видел. Я также не ездил к Говарду Сомерсу в день, вернее ночь, его смерти. Тот, кто у него был, умышленно воспользовался моим именем, чтобы быть принятым. Я не получал также никакого чека на одну тысячу долларов.

Что касается выезда из страны, то я об этом думал. Мое положение становилось безнадежным, помощи ждать было неоткуда. Но никаких действий в этой связи я не предпринимал и предпринимать не пытался.

Все, что я сообщил, мною не придумано. Я нахожусь под присягой и говорю чистую правду. Я никогда в жизни никого не убивал. Меня обвиняют в том, в чем я невиновен. Если в результате приговора я пострадаю, то буду страдать за чужое преступление».

Многое из изложенного здесь он рассказал на суде. По-моему, кроме нас самих, вряд ли кто-нибудь в переполненном зале ему поверил. Ему противостояла масса свидетельских показаний, включая наши собственные вынужденные ответы.

То, что в тот же самый день из реки выловили тело бедного Амоса, вроде бы должно было ему помочь, но не помогло. Бедняга Амос утонул, но до сих пор мы, несмотря на все свои подозрения, не можем точно сказать, утонул он сам или был кем-то утоплен.

Но думаю, что могу восстановить сцену того, как это произошло. Может быть, на мосту, а может быть — в тихом месте на берегу Амос с кем-то доверительно разговаривал, гордый и польщенный тем, что с ним советуются. Потом внезапный удар мускулистой руки, и мутная вода сомкнулась над его головой.

Джима признали виновным всего после трех часов совещания присяжных. Виновным в умышленном убийстве.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Джима приговорили к электрическому стулу двадцать пятого июня. Все и каждая из газет отдельно были довольны приговором. Немало добрых слов высказали они по поводу проницательности полиции и мудрости суда.

Годфри Лоуелл сразу же подал на апелляцию, но тут же предупредил нас, что даже если еще один суд и состоится, надежды на успех без каких-либо новых доказательств невиновности было мало.

Мы были ошеломлены приговором. Кэтрин не вставала с постели, но уже не от желания отгородиться от всех, а просто по необходимости, и ее ежедневно навещал доктор Симондс. Побледневшая, похудевшая и непохожая на себя Джуди слонялась по комнатам как привидение, неотступно пытаясь все же разгадать загадку и по-прежнему ни на секунду не сомневаясь в невиновности Джима.

— Он кого-то покрывает, — говорила она. — Он видел-таки того человека на склоне. Он стоял в двадцати футах от тропинки. Эти замечательные супруги Деннис разглядели его достаточно хорошо, чтобы сказать, что на нем был костюм для гольфа и он вытирал руки, д человек, о котором он говорит, почти с ним столкнулся. Дядя Джим его видел и узнал. Он знает, но не говорит. И Уолли знает. Поэтому и убежал, чтобы не говорить.

Она выглядела так, как будто вообще не спала. Я сама каждый вечер выпивала таблетку снотворного, а потом лежала без сна до рассвета. Я опять осталась одна, так как Лаура уехала к своим детям. По дороге на станцию она шумно рыдала и пообещала приехать как можно скорее.

Из всех членов нашей маленькой семьи в городе оставались только Кэтрин, Джуди и я. Уолли так и не появился. Это его дезертирство меня чрезвычайно разозлило. Он знал то, что могло спасти Джима, и — уехал. Прятался где-то, пережидая, пока все не уляжется.

Но двадцать седьмого июня позвонил служащий из клуба Уолли, где он, оказывается, не появлялся уже с двадцать