Спасательная шлюпка. Чума из космоса - Гарри Гаррисон

– Ты несправедлив к людям, Сэм. Просто они боятся.

– Да знаю я! Мне и самому страшно, ведь я-то, в отличие от них, понимаю, как быстро распространяется болезнь Ранда и как слабы мы против нее. Но помню и то, что забыли другие: надеяться нам можно исключительно на свой ум, на способность думать, прежде чем действовать. Вокруг нас люди совершают безрассудные поступки и тем самым обрекают себя на верную смерть и норовят весь мир утащить с собой в могилу. Они бунтуют, их убивают. Они пропускают мимо ушей разумные советы и прячут своих драгоценных курочек и попугайчиков. А что будет, когда мы возьмемся за собак? Не трогайте Рекса, он мой лучший друг! А на самом деле Рекс теперь самый страшный враг, он вот-вот подцепит вирус, который убьет и его самого, и безмозглого хозяина. Но прежде чем они умрут, поднимется паника. Я видел, как это происходит, – отвратительное зрелище, можешь не сомневаться. Человек в толпе – не человек, а зверь. На моих глазах убивали, насиловали, пытались вырваться из охраняемой зоны. Кому-нибудь это обязательно удастся, мы не сможем удержать всех. Найдет лазейку зараженная собачонка, и болезнь двинется дальше.

– Разве можно судить людей за то, что у них есть эмоции? – Нита говорила тихо, тогда как Сэм почти кричал.

– Я тоже человек, – сказал он, останавливаясь напротив девушки, – и у меня не меньше эмоций, чем у любого другого. Знаю, что чувствуют люди за этими стенами, слышу, как верещит в моем собственном сердце потерявшаяся обезьянка. Но для чего нам дан разум, если не для контроля над эмоциями?

– Рассуждать о контроле над эмоциями и при этом в бешенстве топать ногами? – усмехнулась Нита. – Интересное зрелище.

Сэм открыл было рот, но удержался от возмущенной реплики и улыбнулся:

– Разумеется, ты права, от моего бешенства нет никакого проку. Просто иногда наши эмоции – как обнаженные нервы… А еще я хочу сказать, что ты необычайно красива, когда у тебя спутаны волосы и ты сидишь в голубом сиянии вируса Ранда.

– Что, все так плохо? – встревожилась она, пытаясь расправить волосы.

– Нет, оставь. – Сэм потянулся, чтобы отвести ее руку.

Когда он дотронулся до ее кожи, что-то изменилось. Нита посмотрела на него, и в ее глазах он увидел отражение собственных чувств. Сэм потянул девушку за руку, желая, чтобы она встала, и обнаружил, что она уже поднимается сама. И понял, что ее губы ждут.

Поцелуй – это контакт, это соединение, это обмен. Некоторым расам и народам он вообще не знаком, у некоторых вызывает отвращение. Они очень многое потеряли.

Поцелуй может быть холодной формальностью, например, данью семейным отношениям, но может быть и прелюдией к акту любви. Иногда это откровение на немом языке чувств, признание, которое невозможно выразить никакими словами.

Потом Нита прижалась лицом к его груди, и он догадался, что она улыбается. Говоря, Сэм водил пальцами по кромкам ее губ.

– Похоже, сейчас наши чувства лежат на поверхности, наши слова и поступки продиктованы ими. И я веду себя по-дурацки…

– Сэм, ты ошибаешься.

– …Ну если не по-дурацки, то уж всяко смешно. Знала бы ты, как я ненавижу воздушные замки и розовые сопли. Все эти юные сердца из мыльных опер, трепыхающиеся в мертвой хватке любви с первого взгляда… Мне кажется, любовь суть нечто иное, нечто поистине драгоценное, и она не разменивается по мелочам. А когда она приходит, надо иметь силы признаться в этом. Нита, я люблю тебя. Понимаешь ли ты, что это совсем другая любовь, понимаешь ли, что она настоящая?

– Я тоже люблю тебя и очень хорошо себе представляю, что ты чувствуешь. Наверное, нехорошо так говорить, но я чуть-чуть благодарна болезни Ранда… Милый, женщины эгоистичны. Что-то мне подсказывает: если бы не давление обстоятельств, ты бы и дальше молча тянул свою лямку, у тебя и минутки бы не появилось, чтобы поразмышлять на столь фривольную и пустяковую тему, как существование противоположного пола.

– Ничего себе пустяковая тема! – воскликнул Сэм, ощущая в объятиях живое, теплое, нежное тело.

В темной комнате раздался четкий сигнал видеофона.

– О черт! – буркнул Сэм.

Нита рассмеялась и попыталась высвободиться.

– Представляю, что ты чувствуешь, – повторила она, – но нужно ответить на звонок.

Он улыбнулся и неохотно отпустил ее, а она включила свет и направилась к видеофону. Дождь поутих, но то и дело порывистый ветер громко стучал каплями по оконным стеклам. Сэм глядел на город – мокрый, серый, будто напрочь вымерший. Было далеко видно с двенадцатого этажа, вплоть до Первой авеню, и двигалась внизу только зелено-белая полицейская машина. Но вот и она скрылась на боковой улице. Разговор прекратился; когда Сэм обернулся, Нита потягивалась, и это приятное зрелище изрядно приободрило его.

– Хочу вымыться, переодеться и найти чего-нибудь на завтрак, – сказала она. – Через час собрание, похоже, опять военный совет. Она сказала, там будет профессор Шейбл.

– Она – это кто?

– Секретарша доктора Маккэя. Или, наверное, уже Перкинса.

– А про меня она ничего не говорила? Служба оповещения знает, что я здесь.

– Нет, только попросила меня явиться. Конечно, тебе тоже нужно там быть.

– С чего ты взяла? Я всего лишь рядовой интерн, вроде так меня назвал Эдди Перкинс? А это сборище политиков.

– Не спорь, Сэм, просто явись туда.

Он улыбнулся, но улыбка вышла кривоватой.

– Ладно, без проблем.

Для собрания был отведен конференц-зал не из маленьких. В нем уже сидело десятка три людей. Многих из них Сэм знал: начальники отделений, привлеченные исследователи, даже два чиновника в форме Службы общественного здравоохранения. На пороге он вдруг остро почувствовал, насколько дерзким выглядит его появление в этом зале.

Должно быть, Нита ощутила его сомнения и дала им решительный отпор; она крепко взяла его за руку, подвела к стулу и усадила. Теперь отступать уже поздно, да и нет в этом необходимости.

Люди, знавшие Сэма, встречая его взгляд, лишь кивали или приветственно поднимали руку, а прочие не обращали внимания.

– Доктор Бертолли? – раздался за спиной ворчливый голос с сильным иностранным акцентом.

Сэм поспешил встать и увидел скалящегося мужчину с окладистой черной бородой и сломанным носом. Знакомая персона, хотя вроде они прежде не встречались.

– Да, доктор Хатьяр, это я. Чем могу быть…

– Как самочувствие? – Хатьяр наклонился вперед, оказавшись нос к носу с Сэмом.

Того покоробила бы такая фамильярность, будь на месте венгра кто-нибудь другой. В больнице ходило немало слухов об этом знаменитом иммунологе. Его считали гением; изобретенная им радиоактивная дифференциация недавно заменила в лабораториях реакцию преципитации в геле по Оухтерлони.

Но этот человек также славился сильной миопией и тщеславием. Крайне нуждаясь в корригирующих линзах, он категорически не желал этого признавать. В лаборатории близорукость ему почти не мешала, зато серьезно усложняла общение с людьми.