Красная валькирия - Михаил Кожемякин

Аршак не знал, что такое Древний Рим и кто такие эти легионеры, но догадался - солдаты. Что тут скажешь - в армии всегда одни порядки! И в старину, и нынче солдатская жизнь - собачья. Никто солдат не жалеет - разве что матери и, если повезет, жены. У него, Аршака, жены нет. Стало быть, и пожалеть его некому, кроме матери. И не надо ему жалости. "Эх, армия красная, жизнь распрекрасная!", - как говорил длинноволосый комиссар Андрейка, земля ему пухом! Домой пора, к матери, узнать, жива ли еще. Помолиться с нею вместе или на ее заросшей могиле Богородице - а есть ли Богородица или нет, не нам судить...

- В полпредстве говорили что ты, товарищ Лариса, при товарище Троцком состояла, бывала в его штабном поезде... Слыхал, роскошь там была, словно во дворце на колесах? - поинтересовался Аршак, чтобы поддержать разговор, но тут же осекся: так тяжело и грустно посмотрела на него красавица.

- Да, я служила при товарище Троцком - печально призналась Лариса. - Только в качестве кого, сама не знаю. Об этом, Аршак, лучше не вспоминать. А знаешь, мне больше запомнилось другое: как Лев Давидович приказал себя на кинопленку снимать - для потомков. Когда речи перед войсками произносил, когда в штабном поезде воззвания диктовал... Может, и нам это кино покажут. Ты подожди... Обязательно увидишь. Только расстрелы на пленку никто не снимал: неэстетично! А мне децимация с тех пор ночами снится... Столько их было! Ведь это не беляки, контрреволюционеры, а свои, красные! За что?! За то, что враг сильнее оказался? Только тогда я даже думать об этом себе запретила: знала, я - солдат революции, и не должна сомневаться. Я даже написала потом, так кажется: "Худшую, малосознательную, склонную к дезертирству часть солдат этот залп заставил подтянуться, стать вровень с теми, кто сознательно и без всяких понуканий шел в бой".

- Так что же теперь каешься? - даже разозлился Баратов. - Зачем? Если тогда за братишек не заступилась, то чего сейчас себя мучаешь? Дело это прошлое. Дезертиров все расстреливают. Не по-мужски это - в бою от врага бежать.

- Они мне все равно снятся, - безнадежно вздохнула Лариса. -Революционеры не должны видеть таких снов, правда? А я вижу. Что делать?

- Откуда я знаю?! - раздраженно заметил Аршак. - Я напиваться пробовал... Еще тяжелее потом было! Наверное, к попу хорошему сходить бы надо, чтобы он тебя исповедовал. Но попа сейчас найти нелегко - постреляли мы их без числа! И тебе к нему не советую соваться - свои заметят, не простят... Попробуй помолиться, что ли. Может, Бог и без попа услышит.

Аршак посмотрел в ее глубокие, печальные глаза, и опять вспомнилась Эмине, хрупкая, нежная, с книжкой в тонкой руке. Как ему хотелось тогда стать достойным красавицы и увезти ее, куда глаза глядят! Мечта сбылась: он увез из Кабула женщину, которая так походила на его первую любовь. И ничего хорошего из этого не вышло: умом бы не тронулась Лариса в дороге. Аршак подошел к ней, заботливо провел рукой по ее горячему лбу, и почти ласково сказал:

- Ты поспи, товарищ Лариса, отдохни... Поговорить мы еще успеем.

Сказал и вышел. Дорога предстояла длинная: нужно было отдохнуть хоть немного, пусть и в чулане для грума и с "маузером" под подушкой. Аршак спал, и во сне увозил Эмине от проклятой жабы - ее отца. Она сидела в седле у него за спиной и руками нежно-нежно обнимала. Не было никакой революции и войны. Не вышла она замуж за бакинского нефтепромышленника Асланова, и не расстреляли этого Асланова красноармейцы, когда Красная Армия добралась до Баку. Не осталась Эмине вдовой буржуя и "врага трудового народа". Не жила она в нищете на краю Баку, потому что все закрыли перед ней двери, и не умерла потом в страшном одиночестве от сыпного тифа. И не оказался ее маленький сын в детдоме, где голодом и пинками "перековывают" детей буржуев в граждан страны Советов.

А Лариса не могла заснуть: вспоминала штабной поезд Троцкого - сформированный из двенадцати пассажирских вагонов первого класса и салон-вагонов, до неприличия изысканный и напоминавший будуар избалованной куртизанки высшего разряда, а не штаб революционного главнокомандующего. В этом дворце на колесах вольготно расположились секретариат, телеграф, передвижная электростанция, библиотека, типография, ванна для командующего и царский вагон-гараж. Личному составу поезда - латышским стрелкам, личной охране, шоферам и путевым рабочим - выдали кожаное обмундирование с металлическим значком на левом рукаве. Странно было ехать в этом поезде по разоренной стране, в которой уже давно не осталось даже подобия комфорта и уюта! Но тогда Лариса твердо верила: эта роскошь по праву принадлежит героям революции.

Ларисе потом передали издевательскую песенку о чудо-поезде Льва Давидовича, которую распевали несознательные элементы в Киеве:

Все было так: и чудо-поезд, и шикарные обеды, и роскошная ванна, и она сама - в свите председателя Реввоенсовета. Федор не мог простить ей этой единственной за их совместную жизнь измены. Но что она могла поделать тогда: отказать председателю Реввоенсовета значило получить расстрельный приговор и себе, и тому же Федору. Главком нашел бы, в чем обвинить бывшего балтийского мичмана, а ныне - командующего Волжской флотилией. В те времена за преступную халатность, за трусость перед лицом врага, за саботаж, за просто так, без счета расстреливали командиров и комиссаров. Лариса прекрасно помнила, как Лев Давидович продиктовал своему секретарю: "Каждый комиссар должен после всякого несчастья с его частью отдать себе ясный отчет в том, на ком лежит главная вина, донести о негодных командирах, а в случае необходимости арестовать на месте явных шкурников, которые не прочь носить в мирной обстановке звание командира, а в бою прячутся за спину своей части и толкают ее к отступлению в безопасное место. Долг комиссара добиваться через Революционный трибунал расстрела таких негодяев!".

Вот и пришлось прокатиться в чудо-поезде до самого Свияжска, а потом отбыть в Нижний Новгород к мужу, флаг-секретарем на флагманский корабль Волжской флотилии, бывшую царскую яхту "Межень". И даже посвятить "дорогому и нежному другу Льву Давидовичу" поэму "Свияжск". Дорогому? Нежному? Да она не могла даже вспомнить о нем без отвращения! Истеричный любовник с трясущейся козлиной бородкой, который был болен "зеркальной болезнью": обожал свое отражение в зеркале. Самовлюбленный актер, репетировавший фронтовые речи в ванне - с заряженным револьвером в руках! Лариса как-то сказала, полушутя, полусерьезно, что Лев Давидович, совсем как великий французский революционер Марат, любит работать в ванне.

- Уж не хотите ли вы, дорогая Лариса Михайловна, стать новой Шарлоттой Корде? Нет ли в ваших прелестных ручках ножа, чтобы меня зарезать? - пошутил Лев Давидович. И угрожающе добавил: - Не получится, у меня 500 человек охраны.

Лариса и боялась, и ненавидела его одновременно. Она хорошо помнила, как Троцкий диктовал постоянно сменявшимся секретарям свои фанатичные воззвания: