Гладиаторы - Джордж Джон Вит-Мелвилл

Между тем толпа, снова овладев мужеством при виде опущенных в ножны мечей и явного благодушия гладиаторов, окружила их, делая грубые жесты и насмешливые замечания, не обращая внимания на упавшего, который хотя и пришел в сознание, но счел более благоразумным не двигаться с места в течение некоторого времени. Зрители в особенности старались разглядеть черты пленницы, закутанной плащом с капюшоном, которая являлась центром происшедшей стычки. Это неуместное любопытство быстро вызвало негодование Гирпина.

— Да отодвиньте вы их, товарищи! — сказал он гневно. — Отодвиньте, говорю, этих несчастных горожан. Неужто им никогда не случалось видеть женщину в покрывале, что они тут зевают, глазеют на нас и отпускают свои дешевые прибаутки, как им случается делать это, когда они видят вас и меня на арене упавшими на спину ради их развлечения? Дайте ей подышать свежим воздухом, и она очень скоро придет в себя. Клянусь Поллуксом, она похожа на лилию, которую твоя жена, Руф, поливала сегодня утром, когда мы пришли к тебе жрать твое пятилетнее вино и играть с твоей нежноволосой мелюзгой.

Герой, к которому относилось это замечание и который сегодняшним утром в обществе своего друга сказал, может быть, «навеки прости» своей жене и детям — что, впрочем, не представляло ничего чрезвычайного само по себе, так как уж не первый раз это случалось, — без сомнения, смягченный этим воспоминанием, приложил все старания, чтобы освободить место около обомлевшей женщины. Не прибегая к какому-либо оружию, с помощью только своих кулаков, силы и смелости, гладиаторы тотчас же расчистили посреди улицы довольно места для своего товарища и охраняемой им пленницы. Казалось, они не без удовольствия выполняли это дело, в котором им можно было выказать свое физическое превосходство и полное презрение, питаемое ими ко всем вообще согражданам.

Может быть, им было приятно чувствовать, как легко они могли господствовать над толпой, благодаря тем же качествам, какие они во всей полноте проявляли на арене, предлагая зрелище черни; может быть, они теперь заранее вознаграждали себя за те оскорбления и насмешки, какими сопровождалась их смерть. Как бы то ни было, они расталкивали толпу своими плечами с излишней жестокостью, ударяли кончиками своих сандалий по ногам стоявших перед ними и бесцеремонно били кулаками и ладонями всякого смелого горожанина, имевшего глупость протестовать или сопротивляться.

Нужно сознаться, что зрители были, по-видимому, охвачены страхом в присутствии горсти этих смельчаков. Привыкшие смотреть на них в амфитеатре издалека и из безопасного места, как на диких зверей, с которыми часто их видели сражающимися, все они не обнаруживали желания подойти к тому или другому из них или схватиться средь улицы врукопашную с гладиатором. Это было бы равносильно встрече с выбежавшим из клетки тигром.

Теперь кругом Гирпина было просторно, и он мог развязать веревки, связывавшие девушку, и снять душившую ее повязку, окутавшую ее голову и горло.

— Где я? — прошептала она, как только начала дышать свободнее, бросив вокруг мутный и блуждающий взор. — Ты друг Эски, я слышала, как ты говорил это. Ты позаботишься обо мне ради Эски?

Она инстинктивно обращалась к Гирпину и, казалось, просила у него покровительства и защиты.

Покрывало было снято с ее головы, и красота этой нежной бледной головки была замечена окружавшими ее гладиаторами.

Старик Гирпин смотрел на нее с комическим выражением лица, в котором смешивались вместе почтительность, жалость, изумление и горделивое убеждение, что только ему одному принадлежало право защиты этой девушки, доверявшей лишь ему. Никогда не случалось ему видеть подобной красоты во всю жизнь. Он никогда не знал радостей домашнего очага, никогда не имел ни жены, ни детей, но в эту минуту его сердце испытывало к ней то, что испытывает отец по отношению к дочери.

— Ты спрашиваешь, где ты теперь, — повторил он, — мой хорошенький цветок? Ты в ста шагах от Фламиниевой дороги. Как ты сюда попала? Вот уж чего я сам не знаю. Мошенник, лежащий вон там… Как? Он уж удрал? Ну, я не виноват! Не мог же я ударить насмерть человека, с которым осушил столько бурдюков сабинского вина. Привез тебя сюда Дамазипп — а уж он-то, конечно, знал для чего — в золоченой повозке своего хозяина. Я услыхал твой крик, милый ребенок, а кто любит Эску, тот и меня любит, и я сам его люблю, будь он мужчина, или женщина, или что угодно. Так вот, я сбросил наземь этого толстого отпущенника, а после того как вытащил тебя из повозки, освободил тебя от давивших тряпок.

Говоря это, он приподнял ее и, поддерживая своими мощными руками, медленно пошел вперед, тогда как гладиаторы, сомкнувшись около них, продолжали свой путь под градом насмешек и угроз толпы, державшейся, тем не менее, на почтительном расстоянии. От времени до времени два или три гладиатора, идущих сзади, оборачивались и грозили любопытным, немедленно убегавшим и умолкавшим.

— Куда мы идем и кто нас охраняет? — прошептала Мариамна, повиснув на руке своего защитника. — Ты охранишь меня, не правда ли? — прибавила она доверчиво.

— Это мои товарищи, — нежно отвечал он, — а старик Гирпин будет охранять тебя, моя красавица, как зеницу ока. Я отведу тебя прямо к тебе домой или куда тебе угодно, и никто из них не обидит тебя, покуда я тут… Не бойся.

В эту самую минуту Евхенор, находившийся в шайке и слышавший эти успокоительные слова, хлопнул старого гладиатора по плечу.

— А ты как будто забыл наши условия, — сказал он с недоброй, насмешливой улыбкой.

Лицо Гирпина изменилось, и лоб нахмурился. Теперь он вспомнил, что, находясь с ним, Мариамна была в такой же опасности, как и лежа в той повозке, из которой он взял ее.

В самом деле, еврейка избежала одной опасности только для того, чтоб подвергнуться другой. Как ни смелы и необузданны были гладиаторы, однако и среди них были известные правила, которых они никогда не нарушали. Когда шайка гладиаторов приготовлялась, или, выражаясь военным языком, «снаряжалась», для какого-нибудь частного дела, гладиаторы, по обыкновению, давали присягу представлять единое неделимое тело до окончания предприятия. Они клятвенно обещали поддерживать друг друга до смерти, пассивно и всецело повиноваться своему начальнику, принимать приказания только от одного его, делать общее дело со своими товарищами независимо от всяких личных чувств корысти или опасения и быть готовыми даже охотно пожертвовать своей жизнью. На всякую добычу — оружие, золото, драгоценности, пленных и т. п., — каким бы путем она ни была добыта, они обязывались смотреть как на собственность шайки, которую следовало делить согласно действующему меж ними кодексу.

Вот почему Гирпину стало не по себе, когда он услышал насмешливое замечание Евхенора. Вот почему, несмотря на все его усилия казаться благодушным и самоуверенным, его голос заметно дрожал, когда он отвечал:

— Я первый нашел ее и снял с повозки. Я опрокинул наземь этого горожанина-бездельника, чтоб позабавить всех вас. Я самый старый гладиатор в шайке, и мне думается, что вы можете оставить ее мне!