Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова - Андрей Васильевич Андреев

и механичность людской истории. Заведенные куклы, размножающиеся (отсюда любовь, красота, эстетика, вероятно, мораль), питающиеся, требующие воздуха, света (отсюда все, война, политика). Ясна беспомощность сознания за определенными пределами, невозможность вытащить самого себя за волосы. ‹…› Исчезающая память о Николае.

Отпадают, ослабевают, атрофируются жизненные двигатели. Не хочется есть, слабеет самолюбие. Какие-то остатки научного любопытства, охоты к книгам. Двигаюсь как лунатик и от первого толчка могу полететь. Твердо вижу, что узнал о жизни больше Ньютонов и Кантов и «почтительно мой билет возвращаю»[309]. А вот написать все это не могу, срывается «Ungenauigkeit’s Relation»[310].

Что происходит кругом? Не пишется. Все равно что описывать отдельные камни булыжной мостовой, броуновское движение отдельных пылинок.

26 августа 1943

Во сне Николай, в состоянии полумертвеца. Жалко, страшно и хочется поскорее превратиться в камень без сознания.

‹…› На Милан за полчаса сброшено 1000 тонн бомб. Вот те и Duomo и Cena.

5 сентября 1943

Усталая, замученная душа, переставшая отзываться на внешнее, замолкшая внутри. Мало разницы с трупом в гробу, перевозимым в гробу.

Слегка задевает начавшаяся осень, желтые и багряные листья, как седина, появившаяся в лесах и кустарниках. ‹…› А душа пустая, окаменевшая. Тень Николая. Жить совсем не хочется.

10 октября 1943

Николай умер 26 января 1943 г. До 20 апреля в камере смертников. Смерть, вероятно, от цинги.

Теплая осень. Падающие последние листья. Мечтаю о какой-нибудь медицинской таблетке, которая быстро бы и незаметно отправила на тот свет.

Науки целый месяц нет. Холодно. Хожу в Николаевом пальто. Читаю В. Розанова, Радищева, По Э.

17 октября 1943

Люди кажутся машинами, малоотличными от трамваев, автомобилей. Едят, любят, умирают, под давлением государственного аппарата работают, движутся, заполняют мозг трафаретными словами, мыслями, песнями. Сами государства тоже движутся силами, мало отличающимися от сил, определяющих ссоры, склоки, дружбы и союзы в коммунальных квартирах. К чему-то все стремятся. Эволюция. Ясно, что «я» – только нефть и бензин в эволюционной машине. Направление и цель эволюции совсем не ясны.

‹…› Николай. С ужасом смотрю на себя в зеркало, узнавая его жесты и черты. Хожу в его пальто.

Завтра в Йошкар-Олу.

Господи, как бы хотелось остановиться и побыть в философской нирване или попросту умереть.

24 октября 1943

Оглядываюсь на себя как на винт эволюционной машины. Ведь ясно, что только для этого нужен, по крайней мере, людям. Но – мелочь, можно бы обойтись и не лучше бы убраться, не мучая себя и не мешая другим. Со стороны богов сознание – чудовищно зверское орудие. Можно бы обойтись звездами и облаками с их безучастьем к земному. Отвратительное желание – прыгнуть выше себя и сознание невозможности этого.

Возможно, что людям когда-нибудь удастся найти способы не стареть, жить произвольно долго, манипулировать в индивидуальном сознании гораздо больше, чем это удавалось Аристотелям, Ньютонам и прочим. Будет ли качественный скачок, удастся ли подойти к божескому «eritis sicut dei»[311]. Ничего верного сказать не могу, но печальное сомнение одолевает.

26 октября 1943

С утра снег идет. Чувство тихого умирания. Словно лежу в открытой могиле и засыпает снежным одеялом.

Получил приглашение в здешнее НКВД. Пришла бумага относительно Николая о его смерти 26 января в Саратове. Прочел и расписался. Последняя тоненькая ниточка надежды оборвалась. Надо понять полностью, Николай умер.

9 ноября 1943

Прошли два дня праздника. Мороз без снега. Демонстрация в Йошкар-Оле. Выступал на митинге. Вчера с Олюшкой пошли в лес, к священной или чертовской «кулижке». ‹…› Как хорошо в лесу, и как хотелось бы там незаметно для себя и других умереть на этом легком морозе, среди последней зелени, седого инея. Проснулся сегодня, роясь во сне в портфелях Николая и даже во сне удивляясь его «петровской» энергии, направленности, воле, умению работать.

14 ноября 1943

Опасаюсь, что сойду с ума. Смерть Николая поставила последнюю точку в той пронзительной, безотрадной картине на людей, которая постепенно создавалась за последние страшные годы. ‹…› Постепенная потеря всего: Бога, близких, людей, природы, и только остающееся печальное сознание.

‹…› просыпаюсь в 6 ч. утра: радио над головой вместо будильника. И сразу при переходе от сна к бодрости «рентгеновская» ледяная ясность. В 8 ч. в Оптическом Институте. Писание, разговоры, заседания, очень мало творческого. ‹…› В 2 ч. забегаю пообедать. В 6 ч. вечера совсем усталый, еле ноги двигаю. Читаю какой-нибудь роман. В 11-ом ложусь спать. Так бездарно день за днем. Усталость, раздраженность, бездарность.

По радио: «спальня графини» из Пиковой дамы – самый подходящий аккомпанемент к собственному погребению.

16 ноября 1943

Холодно, бесстрастно, тяжело.

Кончается книга. На ней остались следы целой эпохи 1935–1944 гг. От Парижа до Царевококшайска. ‹…›

Замена убегающей памяти. Жалкий призрак надежды поймать уходящее.

Если книжку не сожгут, не выбросят, не изорвут и она дойдет до человека с душой и умом – он, наверное, кое-что из нее поймет относительно трагедии человеческого сознания.

Книга вышла страшная. Книга смертей. Умерли самые близкие: мать, сестра и, наконец, самое страшное – Николай. Застрелился Д. С. Рождественский, умер П. П. Лазарев.

Война, ленинградский ад.

Внутреннее опустошение. Смертельные холодные просторы. Полное замирание желания жить. Остались только Олюшка да Виктор.

Начинал книгу совсем иначе.

Вышла – траурная книга.

19 ноября 1943

Отчетливый, запомнившийся сон: сначала книжная антикварная лавка, медленное перелистывание фолиантов в провинции. Какие-то находки. Потом ресторан, столовая. Вул. И вдруг из тумана исхудавшее лицо Николая. Маленький, в сапогах. «Как, но сказали, что ты умер…» Ответа не помню. Вижу, как он голодный набрасывается на кофе, яйца, говорит о какой-то диете. Вул в испуге и негодовании выпучил глаза. Я – тоже и говорю дерзкие вещи… Сейчас живое ощущение, как будто бы в самом деле видел и говорил с Николаем. И какая разница между сном и «на самом деле». Последнее время они у меня иногда сливаются.

5 декабря 1943

Непрерывно кручусь и действую как колесо странной, невидимой машины. Каждое утро просыпаюсь с ужасом mit Herzbeklommenheit[312] перед тем, что предстоит за день. ‹…› Тень Николая, трусливо-жалостные расспросы о нем. Окончательно овладевшее чувство механических марионеток кругом.

12 декабря 1943

Читаю дурацкие немецкие фантастические романы, написанные в 20-х годах, и снова мечтаю о незаметном переходе в небытие.

15 декабря 1943

Метель. Мягкая, заволакивающая, дурманящая. Хочется в нее завернуться и не просыпаться.

Старая музыка