Victory Park - Алексей Никитин

– Когда ты едешь? – спросил отец.

– Завтра в милиции должны выдать пропуск, а на послезавтра уже взял билеты.

– Да-да, еще и пропуск. А я, как только дождь закончится, выйду со спиннингом на наше место за старым дебаркадером. На днях мы за две бутылки водки свели знакомство с колхозным кладовщиком дедом Федотом. Он обещал показать место, где в прошлом году хорошо брал сом. На сома нам пропуск пока не нужен.

Слишком легко родители отпустили его к Таранцу. Пеликан должен был это почувствовать еще тогда, в Чернигове. Но он настроился взламывать их глухое сопротивление, и неожиданная покладистость отца его только обрадовала. Искать ей объяснение он тогда не стал. Лишь теперь, когда поезд не спеша миновал Инкерман, а запахи большого порта, нефти, дыма и близкого моря заполнили его купе, у Пеликана вдруг мелькнула слабая и грустная мысль, что, может быть, напрасно он решил ехать к Таранцу и все же стоило остаться с родителями. Мысль мелькнула, но тут же пропала.

Сине-белыми военно-морскими флагами Советского Союза, громко полоскавшимися на свежем ветру, Пеликана встречал Севастополь.

Как попасть в Херсонес с железнодорожного вокзала, ему объяснила Зоя Павловна из отдела кадров. Но чего стоило ее объяснение, если в севастопольских киосках «Союзпечать» не было даже самой приблизительной и неточной карты города? Где заканчивается второй троллейбусный маршрут и начинается восемнадцатый? Как с площади Суворова попасть на пересечение Большой Морской и проспекта Нахимова? Севастополь засекречен, и длинноволосый, бледнокожий, то есть определенно приезжий, Пеликан в кедах, старых джинсах и вызывающе несоветской майке, с рюкзаком на одном плече, требующий карту Севастополя, подозрителен втройне. Возможно, он столкнулся с заговором киоскеров, может быть, существовало тайное распоряжение не продавать карты залетным пеликанам, не исключено, наконец, что гражданского плана города, предназначенного для общего пользования, просто не существовало. Так или иначе, купить карту Пеликан не смог и пошел наугад, временами останавливая флотские патрули и уточняя у них дорогу.

Военных патрулей в городе было много. В Киеве Пеликан никогда не видел ничего подобного. По широкой Большой Морской, которую он все-таки нашел, включив интуицию, здравый смысл и внутренний компас, патрули шли волнами, сменяя друг друга: флотские, общевойсковые, опять флотские. Севастополь – город патрулей, понял Пеликан. Офицеры флота на его улицах смотрелись естественно и живописно, они чувствовали себя здесь хозяевами; пехотинцы и артиллеристы в окружении моряков тушевались, старались отойти в тень и слиться со стенами домов. Ничего у них не выходило: южный город, светлый, легкий, казалось, надел летнюю парадную форму офицера ВМФ.

Центр Севастополя был неуловимо похож на Ленинград. Такой могла стать столица империи, если бы история развернулась другим бортом и Петр взялся рубить окно не на Балтике, а на Черном море. Питеру всегда не хватало солнца, зато в Севастополе его было в избытке. Оно заливало набережные и улицы города, добавляло лазури в ярко-синие цвета моря. Солнце, море, свежий ветер, реющие повсюду флаги флота, духовые оркестры на набережных создавали в городе атмосферу праздника. Но то же солнце беспощадно подчеркивало ветхость классических фасадов, глубокие трещины по всей длине стен, рассохшиеся двери балконов под прекрасной лепниной. В Ленинграде все обстояло примерно так же, но бывшую имперскую столицу выручали частые туманы. Они скрывали обвалившиеся карнизы, огромные проплешины осыпавшейся штукатурки и вывалившихся кирпичей, а фантазия благодарных зрителей охотно дорисовывала недостающие архитектурные детали прекрасных зданий. Дом за домом, улица за улицей, строфа за строфой построенный на крутом холмистом берегу Севастополь рифмовался с Ленинградом, плоским, как торцевой срез ствола старого дерева.

Наконец, сориентировавшись в городе, Пеликан уверенно пересек исторический центр и вскоре оказался среди знакомых блочных пятиэтажек, в точности таких же, как на Комсомольском массиве, как в сотнях городов Советского Союза. На этом Севастополь для Пеликана закончился. Но море и солнце остались.

– Шпионаж на службе капитала? Тебя семья прислала, говори сразу, прямо и не крути!

Таранец был похож на потный коричневый сейф, загруженный в огромные шорты, небрежно прикрытый мятой панамой. Он стоял у распахнутого окна и возмущенно листал документы Пеликана. За окном сухая земля Херсонеса резко обрывалась в море. Море здесь было повсюду, оно назойливо лезло в окна, отражалось в темных очках собеседников, шумно плескалось у прибрежных камней. Железный запах морской травы беспощадно забивал ароматы степных трав.

– Чья это замечательная идея зачислить ко мне в экспедицию Пеликана? – театрально вскинул руки Таранец так, словно в пустой комнате кроме них теснилась толпа людей и всякий был готов немедленно бежать к нему с обстоятельным и подробным ответом.

– Я сам попросился, – осторожно признал Пеликан.

– И с какой, скажи мне, целью ты это сделал? Хотел со мной познакомиться? Так я сразу скажу, что Пеликанов в моей биографии и без тебя было достаточно. Не семья, а орнитологический заповедник!

– Что же мне теперь – покупать билет и возвращаться в Киев? – пошел на обострение Пеликан, понимая, что почти не рискует.

– А кто будет работать? Кто в раскоп пойдет? Скифы? Нет, я знаю кто! Я телеграммой вызову сюда эту интриганку Павловну из кадров и отдам ей твою кирку. Она специально все подстроила. Шутки у нее такие! Фуу-фу-фу-фу, – шумно вздохнул Таранец и еще раз перелистал документы Пеликана. – А где твой пропуск в Севастополь? Ты еще и пограничный режим нарушаешь?

– Пропуск вложен в паспорт, – рассердился Пеликан. – За всю дорогу его ни разу не проверили.

– Пропуска в нашей стране ввели не для того, чтобы их проверять. Получение пропуска, униженное ожидание мелкого чиновника в очереди – это все ритуалы инициации советскоподданного. Государство нагибает покорного и говорит ему добрым голосом: если захочу, то пущу тебя, птичка, в Херсонес, к дяде Семе, в земле поковыряться, а не захочу, будешь со своими водоплавающими в Десне бултыхаться. Ладно, – Таранец почувствовал, что его занесло, – сегодня устраивайся, а завтра начнешь трудиться. Расписание простое: в семь утра подъем, завтрак – и марш в раскоп. Работаем с восьми до двенадцати. Чем ты будешь заниматься в оставшееся время, меня не интересует, но главное, чтобы это не заинтересовало местную милицию.

И еще раз тебя предупреждаю, если выяснится, что ты приехал шпионить для своего папаши, то выгоню немедленно. А вдобавок повешу на тебя что-нибудь несмываемое, например, растление черноморских русалок, понял, птичка божия?

– Сегодня же сломаю передатчик, а ночью обломки выброшу в море, – пробурчал Пеликан, выходя из коттеджа руководителя экспедиции, так чтобы тот мог его слышать. Таранец показался ему и смешным, и неприятным одновременно. Не понятно, как вести себя с таким человеком.

Возле скособоченного строения, предназначенного для рабочих едва ли не со времен появления здесь «Склада местных древностей», топтались четверо. Пеликан занял свободную кровать и отправился знакомиться с коллегами. Миша-гриша-паша-саша оказались студентами Института инженеров гражданской авиации. Они приехали из Киева накануне и уже чувствовали себя опытными археологами. Специально для этой поездки будущие инженеры собрали металлоискатель и теперь вышли на полевые исследования. Они клялись, что во дворе общежития прибор находил алюминиевую ложку на глубине лезвия лопаты, но здесь он не желал замечать ее даже слегка присыпанной сухой землей Херсонеса. Консилиум склонялся к выводу, что в дороге металлоискатель растрясло, и какой-то контакт мог отойти.