Пир на закате солнца - Татьяна Степанова

– Забери девочку, ее еще можно спасти. И уходите отсюда все.

Они с Гущиным были посреди фабричного внутреннего двора, но Угаров этого уже не видел. Он сейчас существовал в другом измерении.

Булыжная мостовая, дорога… Вон там автомобильные покрышки… Сложены, брошены кем-то когда-то, как последний рубеж обороны.

– Уходите прочь! – Он ринулся к покрышкам, он знал, помнил, УЖЕ ВСПОМНИЛ, что именно ему надо искать.

– Ты обвиняешься в убийстве. Ты пойдешь со мной. – Гущин прижимал к себе девочку, пистолет был в его руке, но…

– Уходи же, я сказал! – Угаров извлек из груды ржавую канистру, а в ней…

БЕНЗИНА БЫЛО ДОСТАТОЧНО.

Угаров вылил часть бензина на себя, а другую плеснул ПРЯМО НА ДОРОГУ, ГОРНУЮ ДОРОГУ – под ноги Гущина.

– Прочь отсюда!

Катя увидела, как Гущин грузно, неловко бежит через фабричный двор, неся на руках Леру Кускову. А за его спиной Угаров льет на себя из канистры бензин, а затем в каком-то неистовом сумасшествии разбрызгивает его вокруг. Канистра полетела в сторону лестницы, и бензин разлился вонючей лужей. Угаров повернул назад.

Гущин передал Леру Мещерскому и Кате.

– Несите ее к машинам, а я за ним. Не знаю, что он там задумал, но… Надо его вытащить оттуда.

Катя приподняла запрокинувшуюся голову девочки. Лера была жива, но, кажется, без сознания. Одежда ее была грязной, на коже – засохшая кровь и какие-то язвы.

Тому, что произошло в фабричном дворе дальше, ни Катя, ни Мещерский свидетелями не были. С Лерой, таща ее на себе, они спешили прочь – через арку, через погрузочный двор. Вон уже и синие сполохи милицейских мигалок.

– Скорее… – Катя задыхалась, – скорее туда, во внутренний двор, – они остались там!

КАНИСТРА ПОЛЕТЕЛА В СТОРОНУ ЛЕСТНИЦЫ, И БЕНЗИН РАЗЛИЛСЯ ВОНЮЧЕЙ ЛУЖЕЙ.

Гущин потом, позже не забыл упомянуть и эту деталь в своем рапорте-отчете о происшедшем. Он много чего написал в том своем отчете. Но кое о чем, быть может о самом главном, умолчал. Кроме него и Угарова, ЭТОГО никто больше не видел. А рапорт был вовсе не тем документом, который…

– Зажигалка! – крикнул Угаров. – Дай мне свою! У меня нет!

– Слышишь, парень, не сходи с ума, отойди от бензина!

– Ты не понимаешь… ОНИ… ОН сейчас будет здесь… ЕМУ нужен я… Но я не дамся, не подчинюсь… Это хуже смерти…

– Не дури!

– Брось мне… – взревел Угаров.

А может, это эхо разбилось вдребезги о стены фабричных цехов, оглушив полковника Гущина, ослепив его оранжевой вспышкой. Он увидел, как позади Угарова возникла тень… нет, не тень, это было что-то плотное, какой-то бесформенный сгусток темной материи, и резким движением, с хрустом ломая ему позвоночник, развернула к себе лицом.

Угаров, теряя сознание от боли, ощутил тот самый смрад… трупный… гнилой. Перед глазами все двоилось, троилось, распадалось на части, на тысячи частей и потом снова на секунду складывалось, являя разные образы. Они возникали и пропадали, тут же заменяясь другими: лицо, иссеченное шрамами, борода, обрывки турецкой чалмы, золотое монисто на загорелой шее, темная прядь волос, капитанский погон, белые клочья итальянского мундира, кожаная портупея, бархатная феска, камуфляж, приклад автомата, смуглое лицо с резкими волевыми чертами, залитая кровью форма офицера КЕЙ ФОР, светлая челка, затуманенные смертной мукой глаза, зубы, впившиеся в круглое зеркальце пудреницы, зеленая медицинская роба и – черноволосый затылок, смуглый детский профиль – тот самый из сна, – еще не тронутый тленом.

Миллионы частиц, распавшихся в прах, капли крови, рассеянные в горах и пустыне, на полях сражений, в безымянных могилах на проклятых землях, запретных для живых, но жаждущих снова и снова попробовать… вкусить… насладиться… заполучить…

Лицо Полины… Пиявки облепили его, шевелились, как змеи, как космы Медузы горгоны…

– ЗАЖИГАЛКУ!!!

Зажигалка… О ней Гущин не упомянул в своем рапорте. Не упомянул, как швырнул ее – туда, ему, больше всего на свете страшась, что не докинет, промахнется.

Не промахнулся.

– ТЫ НАШШШ…

Это прошелестело почти нежно, почти с мольбой…

Крохотный оранжевый огонек вспыхнул в руке Угарова, которая уже плохо повиновалась, почти не действовала, парализованная болью.

– Я ваш? Ну так попробуй, возьми меня!

Вспышка… взрыв… Мощная волна отбросила полковника Гущина к арке, и это, наверное, спасло ему жизнь. Об этом он написал в своем рапорте: взрыв бензина и…

Пламя взметнулось в тесном пространстве внутреннего двора. Свет, нестерпимый для глаз, – оранжевое огненное море разлившегося по бетону горючего. Два оранжевых факела, две тени, потом одна, слитая воедино…

Взрыв, туча искр. И – лишь бушующий огонь, беспощадный, живой, очищающий от скверны.

Вера – до странности зыбкое понятие. Знание еще более не конкретное понятие. Знаешь, веришь, не веришь, не знаешь – но чуть дело доходит до слов, подходящих, пригодных для описания самой сути, они не находятся. Остается лишь надеяться, что когда-нибудь эти слова, эти единственно верные слова все же придут.

Может, в снах по лунным дорогам…

Была уже середина июля. С начала месяца не выпало ни капли дождя, но все равно та великая майская влага все еще чувствовалась – в буйстве травы, в зелени листвы, в яркости цветов.

В парке-усадьбе Архангельское в самом разгаре был столичный джазовый фестиваль. Катя узнала о нем из телевизионных новостей.

– В парке играют джаз, – сказала она наутро Федору Матвеевичу Гущину, который всего пару недель назад вышел на службу с больничного.

Ожоги, что получил он при взрыве на территории промзоны (а именно так это происшествие прошло по сводкам), зажили. Ну, скажем, почти зажили.

– Что у нас сегодня, пятница? – Гущин смотрел на календарь. – Да, время-то как бежит.

Катя кивнула: бег времени, может быть, впервые в жизни она ощутила его чисто физически. Несколько объяснительных и рапортов, беседа со следователем прокуратуры. И – пожалуй, все. Полковника Гущина таскали по инстанциям чуть больше. Но результат был общий – дело закрыли. В общем и целом дело было закрыто. Эпизод с убийством генерала Москалева выделили в отдельное производство, обвинение было предъявлено вдове, и она, как выразился следователь, «под давлением неопровержимых улик» своей вины в убийстве мужа более не отрицала.

– Прогуляться на свежем воздухе не хочешь, музыку послушать? – спросил Гущин. – Побывать в тех местах?

Удивительное предложение, однако, не поставило Катю в тупик. Она чего-то подобного ждала все это время. Более того, наверное, предложила бы сама – ну, может, не Гущину, а Мещерскому, когда тот…