Скандинавия глазами разведчика - Борис Григорьев

Первое, с чем он обращается к нам, а вернее, к Просвирнину, заставляет нас недоумевать: вопрос задаётся таким тоном, словно мы сидим на скамье подсудимых, а Фошман представляет обвинение.

— Почему ваш флот ведёт себя неподобающим образом?

Просвирнина удивляет и сам вопрос, и форма, в которой он поставлен. Обладатель тихого, деликатного голоса, уравновешенного характера и скромных манер поведения, за которыми скрывались твёрдая воля и принципиальность, он скорее похож на провинциального дореволюционного интеллигента, чем на строевого офицера Генштаба.

— Я имею в виду силовую демонстрацию ваших кораблей на рейде базы, — поясняет Фошман.

Просвирнин отвечает, что ему об этом ничего не известно. Это ещё более распаляет шведа, обвинения и возмущение сыплются из него, как из худого мешка горох. Обращение командования Балтфлотом к шведам с просьбой разрешить им снять лодку с мели своими силами он воспринимает как личное оскорбление: мало того что У-137 грубо вторглась в запретный район, так туда хочет зайти целый отряд советских кораблей! Объяснение командира У-137 о том, как и почему он оказался в трёх милях от штаба базы ВМС в Карлскруне, шведская сторона принять никак не может. Неужели русские и впрямь считают шведов идиотами, когда выдвигают версию об одновременном выходе из строя всех навигационных приборов на борту лодки — и эхолота, и радара, и гирокомпаса? Советские дипломаты желают нанести визит на лодку? Об этом не может быть и речи, лодка находится в запретном районе, допуск туда иностранцев вообще, а уж советских граждан тем более невозможен.

Наконец он берёт себя в руки и понижает тон. Мы спрашиваем, в каком положении находится лодка и её экипаж. Это опять раздражает Фошмана, он возмущается «нахальством русской подлодки, вероломно нарушившей нейтралитет Швеции», обещает примерно наказать нарушителя и... неожиданно предлагает:

— Я вас сейчас прямо из кабинета свяжу с капитаном Гущиным. На борту У-137 находится рация. Но я выдвигаю одно условие: вы должны уговорить командира лодки согласиться на то, чтобы шведские офицеры допросили его об обстоятельствах, при которых он оказался в запретном районе базы, и целях, которые он при этом преследовал.

Мы переглянулись с Просвирниным — собственно, мы и ехали сюда для того, чтобы установить связь с лодкой. Адъютант Фошмана подошёл к рации и стал связываться с бортом У-137. Через минуту он торжественно протянул трубку военному атташе. Юра взял трубку, представился и попросил пригласить к телефону капитана Гущина. Он поинтересовался положением дел на борту, условиями питания и настроением экипажа и в ответ услышал, что там всё более-менее в порядке, если не считать опасности получить пробоину в корпусе и нехватки курева. На этом разговор с Гущиным, кажется, закончился.

Юра вернул трубку на место и обратился к Фошману:

— Господин капитан первого ранга, командир У-137 просит принять меры по снятию лодки с мели, потому что может возникнуть течь.

— Об этом не может быть и речи. Пока шведская сторона не узнает об истинных мотивах пребывания лодки в шхерах Карлскруны, пока капитан Гущин не будет опрошен нашими экспертами, лодка останется на месте! — Вслед за этим хозяин кабинета холодно и недвусмысленно дал понять, что аудиенция закончена.

В сопровождении Перси мы отправились в гостиницу «Астон» и разошлись по своим номерам. В вестибюле мы встретили журналистов из «Свенска Дагбладет» и «Экспрессен», которые сразу набросились на нас, пытаясь получить хоть какую-нибудь информацию о лодке. Мы отвечаем отказом. Но журналисты — не те люди, от которых можно так легко отделаться. Через несколько минут в дверь к Просвирнину постучали. На пороге стояли те же вездесущие корреспонденты двух крупнейших в Швеции газет, они стали умолять нас дать им интервью. Газетчики торопились снять «сливки», потому что хорошо знали, что через час-другой о нашем местопребывании разнюхают другие репортёры, и тогда шансы на эксклюзивное интервью у них существенно упадут.

Мы попросили их подождать за дверью и стали совещаться, как поступить. Времена были ещё вполне советские (хоть и застойные, как мы все об этом узнали десять лет спустя), и раздавать направо и налево интервью иностранным журналистам на довольно щекотливую тему без согласования с вышестоящим начальством было достаточно рискованно. Но мы как-то сразу пришли к единодушному мнению о том, что в такой невыгодной для советской стороны ситуации было бы полезно попытаться довести до шведской публики нашу точку зрения. Что мы с успехом и сделали. В ходе интервью в номер заглянул Бьерлинг и внимательно стал слушать наши ответы.

Мы сказали журналистам, что лодка зашла в запретный район не преднамеренно, а сбилась с курса из-за поломки навигационного оборудования; что мы прибыли в Карлскруну для поддержания контакта со шведскими военными и решения вопроса о её снятии с мели; что мы не можем отдать приказ командиру лодки, чтобы он явился на допрос к шведам и что такой приказ может поступить только из базы; что борт лодки — это суверенная территория Советского Союза и этот статус должен уважаться всеми, в том числе и шведами; что мы не усматриваем в данном случае аналога с нарушителем советского воздушного пространства американским лётчиком Пауэрсом, сбитым двадцать лет назад войсками ПВО над Свердловском, и т.д.

После интервью Бьёрлинг как бы мимоходом сообщил, что утром следующего дня нам предстоит выйти на шведском катере в море, где якобы на одном из островов должен состояться допрос Гущина. Для этого он рекомендует нам приобрести соответствующую экипировку.

Дело принимало нежелательный для нас оборот — похоже, шведы намеревались силой заставить Гущина явиться на допрос. Как быть: отказаться от соучастия в этом акте (а наше участие могло бы только придать легитимность произволу) или принять приглашение Фошмана? Времени на раздумье не было, Перси ждал от нас ответа сейчас, так как, по его словам, места на военном катере нужно забронировать заранее. Поразмышляв, мы сочли за благоразумное принять участие в этом мероприятии, чтобы не оставлять командира подлодки один на один со шведскими экспертами, которые вряд ли беспристрастно смогут осуществить своё расследование. Одновременно мы подчеркнули, что принципиально возражаем против опроса Гущина, поскольку ещё нет на это согласия советской стороны.

В сопровождении Бьерлинга отправились в ближайший универмаг покупать тёплые носки — всем остальным нас должны были обеспечить шведы. За нами по пятам и впереди шла разношёрстная толпа журналистов и фотографов. Вся процессия напоминала вождение слона по улицам провинциального города. В таком составе мы ввалились в магазин, и там поднялся такой переполох, что в зал вышел директор магазина и попросил журналистов удалиться. На следующий день наши фотографии появились почти во всех газетах. Пожалуй, никогда в истории Швеции покупка пары носков типа «фротти» не сопровождалась таким паблисити! (Кстати, в отличие от майки, я почти двадцать лет пользовался купленными 30 октября 1981 года тёплыми носками и с благодарностью вспоминаю о шведских производителях.)

Вернувшись в номер, мы включили телевизор, чтобы узнать последние новости. Они передавались в экстренном порядке каждый час. В натовских странах в один голос заявляют, что нейтралитет не является гарантией безопасности Швеции. Командование карлскрунской базы продолжает оказывать прессинг на Гущина, которого в газетах «окрестили» почему-то Петром, хотя он не скрывал, что его зовут Анатолием. Лодка оживлённо обменивается радиосообщениями со своей базой в Калининграде. Шведы вводят запрет на пользование кодом и просят общаться с домом открытым текстом и на фиксированной частоте. На У-137 не соблюдают это условие и получают от Фошмана строгий выговор. В качестве главной сенсации муссируются слухи (подброшенные, как потом выяснилось, ЦРУ) о том, что на борту советской подлодки имеется ядерное оружие!