Утопленница - Кейтлин Ребекка Кирнан

разозлила, поэтому больше звонить не буду. Я чувствую себя дурой, оставляя эти сообщения. Мне действительно не хотелось в тот день тебя расстраивать. Если ты злишься, я, наверное, это пойму. [Долгая пауза] Так что да, я больше не буду звонить. Не люблю навязываться. Но я всё ещё хочу с тобой поговорить. Можешь позвонить мне в любое время. Или не звони, как хочешь. В любом случае, я надеюсь, что ты в порядке. Я не просто так это говорю, поверь». – Абалин (шестое сообщение).

«Индия, напомню, что на прошлой неделе тебе нужно было оплатить арендную плату. Это просто напоминание. Нам бы очень не хотелось взимать с тебя пеню за просрочку». – Фелисия, моя домовладелица.

«Детка, я до сих пор не получила от тебя вестей, и уже несколько дней ты мне не звонишь. Если что-то не так, ты должна сообщить нам об этом. Сегодня днём я снова разговаривала с доктором Огилви. Она сказала, что до сих пор не получала от тебя весточки, и мы обе волнуемся. Я подумываю тебя навестить. Позвони мне». – Тётя Элейн (второй звонок).

«Индия, пожалуйста, возьми трубку, если ты дома. Я снова разговаривала с твоей тётей около часа назад. Если ты не принимаешь лекарства, мы должны об этом знать». – Огилви (третий звонок).

«Слушай, я знаю, что пообещала больше не звонить, но прошлой ночью ты мне приснилась, и это был очень хреновый сон». – Абалин (седьмое, и последнее сообщение).

«Индия, я снова по поводу арендной платы…»

Какая-то часть меня всегда считала, что никому нет дела до того, жива я или исчезла с лица земли. Очевидно, что я ошибалась. Люди продолжали звонить, пока автоответчик и память голосовой почты не оказались переполнены. Я едва осознавала, что телефон звонит не переставая. Это было две с половиной недели назад. С тех пор успел прийти и умчаться прочь Хеллоуин; я даже не уверена, что обратила на это внимание. Сейчас середина ноября, и деревья вдоль Уиллоу-стрит стоят почти голые. Кстати, на Уиллоу-стрит не растут ивы. А на Оук-стрит нет дубов[93]. Вполне возможно, когда-то они там были. Как я уже говорила, множество мест в Провиденсе носят названия, которые больше им не подходят.

Двадцать шестого октября, на следующий день после того, как я столкнулась с Абалин возле детского музея, я перестала принимать лекарства. Сначала я просто об этом забыла. Я вообще довольно забывчива, поскольку уже много лет живу на лекарствах. Но через день-два я поняла, что не принимаю их, потому что просто не хочу это делать. Я превратилась в настоящего параноика. Такое может произойти довольно быстро, и я подумала… ладно, что я подумала, можно найти в записях, которые я делала во время рецидива. Мне пришло в голову, что таблетки фатально сказались на моей памяти. После слов Абалин я серьёзно запаниковала. Понимаете, бывает, что кто-то говорит мне, будто я помню то, чего в действительности не происходило, и иногда это может заставить меня удариться в панику. Я не настолько привычна к подобным вещам, как может показаться со стороны. То есть я хочу сказать, что обычно притворяюсь, будто мне не привыкать. Ложные воспоминания. Давненько они меня не посещали, но что поделать – отпетые лентяи всегда возвращаются к разбитому корыту. Я стараюсь не думать о том, что могло бы случиться, поскольку этого в итоге не произошло, и какой смысл переживать из-за пролитого молока, правда?

Так или иначе, я наконец-то очнулась, успев доставить людям кучу неприятностей, потерять работу и чувствуя себя законченной дурой. Может быть, я должна была через это пройти. Я перечитала свою писанину и не могу отделаться от мысли, что, возможно, это было необходимо, став чем-то вроде спускового крючка, чтобы осуществить замысел, с которым я иначе бы никогда не справилась. Правда, чувствую я себя из-за этого всё равно на редкость паршиво. Мне не доставляет никакого удовольствия пугать людей, которые обо мне заботятся, к тому же теперь я безработная и задолжала 125 долларов за пропущенный сеанс – а позволить это себе не могу, поскольку Билл меня уволил. Я его не виню, вот только понятия не имею, что буду делать, пока не найду другую работу. Деньги у меня скоро закончатся, что с трастовым фондом, что без него, невелика разница.

Доктор Огилви извинилась, но сказала, что не может сделать для меня исключение. Больница устанавливает правила, а не она.

Наконец Абалин устала названивать и решила прийти посмотреть, в чём дело. Кто-то впустил её в дом, хотя это нельзя делать. То есть впускать тех, кто здесь больше не живёт. Вероятно, кто бы это ни сделал, – студенты с верхнего этажа или математик из Брауна, живущий внизу, – он не знал, что Абалин давно уже съехала. Она сказала, что проторчала возле моей двери почти полчаса, пытаясь до меня достучаться, а потом решила воспользоваться своим ключом. После нашего расставания я ни разу не попросила его вернуть, а она сама никогда не вызывалась это сделать. Полагаю, никто из нас об этом даже не задумывался. Моя машина стояла на подъездной дорожке, и хотя Абалин известно, что я часто предпочитаю ходить пешком и ездить на автобусе, она всё равно долго стучала в дверь, прислушивалась, снова стучала, и так раз за разом, пока в итоге не сдалась, воспользовавшись ключом. Я не собираюсь с ней из-за этого ссориться. Мне ли не понимать, как дерьмово это будет выглядеть. Не хватало ещё дуться на неё из-за этого несчастного ключа. Ох, хорошо, что она потеряла ключ от здания, а не от моей квартиры.

Абалин вошла внутрь и нашла меня запершейся в своей спальне. Я заперла дверь, поэтому на её пути оказалась ещё одна баррикада, которую ей пришлось преодолеть. Не знаю, как долго я там успела проторчать, часы или дни. Я не помню, и узнать это не представляется возможным. Сейчас это не имеет никакого значения. Она крикнула, что слышит, как я плачу и разговариваю внутри сама с собой. Тогда Абалин пошла на кухню, взяла нож для масла и, умело орудуя остриём, вскрыла дверной замок. Оказалось, что я спряталась у окна в одних трусиках. Она выразилась иначе, но полагаю, что я там именно пряталась. Углы всегда казались мне безопасными местами. Ничто не может подкрасться сзади, когда ты сидишь в углу, даже если этот угол возле окна. Она застала меня съёжившейся в углу, где я сидела спиной к стене,