О дружбе. Эволюция, биология и суперсила главных в жизни связей - Лидия Денворт

Но это было совсем не то, чего ожидал Коул. Его всегда учили, что распределение нервных волокон в тканях является в целом статичным – это распределение задается генетической программой развития, и нервные окончания устанавливаются навсегда, высвобождая нейротрансмиттеры. «Но мы выяснили, что на самом деле нервы весьма и весьма активны, – рассказывает Коул. – Если вы в течение долгого времени испытываете стресс, эти нервы отдают больше ветвей и создают более мощный канал, через который мозг воздействует на иммунную систему». У ученых было впечатление, что они открыли по крайней мере один из биологических механизмов, который превращает стресс в болезнь. Эти результаты хорошо согласовались с ранее выполненными работами Коула, по ходу которых он помещал человеческие клетки в пробирку, заражал их ВИЧ, а затем добавлял норадреналин, и – подумать только! – вирус реплицировался быстрее.

Пока авторы занимались этой работой, ученые в других лабораториях начали приходить к пониманию того, что воспаление является универсальным удобрением для практически всех поражающих нас болезней. Коул понял, что ВИЧ использует к своей выгоде биологические механизмы, которые подавляют противовирусный ответ и подстегивают защиту от бактерий перед лицом стресса. Когда-то, в седой древности, это был вполне адекватный ответ, так как в те времена людей преимущественно убивали раны и инфекционные болезни. Но сегодня, когда наступила эра таких хронических болезней, как метастазирующий рак или ишемическая болезнь сердца, это положение ровно противоположно тому, чего следует желать. «Подавление противовирусного ответа у человека? Если, допустим, вы – вирус иммунодефицита человека, то вам пора пробуждаться и реплицироваться со всей возможной быстротой! – восклицает Коул. – Большинство вирусов научились перепрограммировать свою активность по состоянию иммунной системы человека, прислушиваясь к биологическим признакам стресса и пробуждаясь в те моменты, когда противовирусный ответ по выработанным в ходе эволюции причинам отключается».

Главное, что удалось сделать Коулу, – это распознать в изоляции гомосексуалов первичное психологическое событие и задуматься, как влияет на вирус опыт враждебного окружения, переживаемый его носителем. Качоппо не хватало именно этого знания, чтобы признать одиночество психологическим состоянием, таящим угрозу. И их совместное первое исследование экспрессии генов обнаружило, что одиночество на самом деле проявляется и на молекулярном уровне. Если бы они смогли изучить этот феномен у обезьян, то увидели бы, происходит ли нечто подобное в лимфатических узлах одиноких животных.

«Генетика важна не только потому, что с гарантией определяет, на кого вы станете похожи, но и потому, что она изменяет восприимчивость к внешним влияниям, – говорит Коул. – Гены определяют базовую архитектуру человеческого существа – меню выборов для создания человеческих белков. Однако то, кем мы на самом деле становимся, какие из этих белков будут синтезироваться, особенно на поздних этапах жизни, зависит преимущественно от окружающей нас среды, в которой и под воздействием которой развертывается наш генетический проект. Мы являем собой совокупный продукт взаимодействия уникального человеческого генома и уникальной частной жизни». Таким образом, как будет развиваться организм и как поведет себя индивид, зависит от включения и выключения определенных генов. Работа Коула проливает свет на тот факт, что наше социальное окружение является тут таким же важным элементом, как и окружение физическое, как воздух, которым мы дышим, как пища, которую мы едим.

Коул и два Джона – Качоппо и Капитанио – начали вместе исследовать биологические механизмы, лежащие в основе различий между двумя типами обезьян с низкой социальной активностью, ранее выявленных Капитанио. У обезьян, которые стремились к установлению связей, так же как взрослые испытуемые, принимавшие участие в чикагском исследовании Качоппо, наблюдались сходные признаки нарушения регуляции работы иммунной системы. Гены, управляющие воспалением, активировались, а гены, обеспечивающие противовирусную защиту, отключались[336]. «Мы считаем, что одинокие обезьяны, так же как одинокие люди, находятся именно в этом положении, – отмечает Капитанио. – Они стремятся к бóльшим социальным связям, но боятся социальной инициации, так как опасаются быть отвергнутыми». Этот страх запускает чрезмерную активацию симпатической нервной системы, что, в свою очередь, ведет к повышению уровня особых лейкоцитов, называемых моноцитами, которые высвобождаются из костного мозга и играют ведущую роль в формировании воспаления[337].

Интересно, что Капитанио не находит тех же физиологических изменений у второй группы обезьян с низкой социальной активностью, у тех, кто особенно не стремится к взаимодействию с другими животными. Действительно, их биологические параметры очень похожи на параметры животных, отличающихся высокой социальной активностью. «Думаю, что главное отличие заключается в определенном уровне „удовлетворения“, – говорит Капитанио, выделяя слово „удовлетворение“ кавычками, которые он рисует в воздухе пальцами. – Я заключаю это слово в кавычки, поскольку не знаю точно, что на самом деле происходит в мозгу обезьяны».

Та первая статья об изменениях в экспрессии генов у одиноких людей взволновала не только широкую аудиторию (Коулу пришло больше писем, чем по поводу всех других его исследований), но и вызвала большой интерес в научном сообществе. Преимущественно это были ученые, интересовавшиеся социальным стрессом и заинтригованные возможностью увидеть соответствующие изменения в геноме. Они наперебой предлагали Коулу сотрудничество. Первым из них стал друг Коула Грег Миллер, психолог, изучавший воздействие стресса на здоровье. Миллер, работающий теперь в Северо-Западном университете, изучал состояние здоровья пожилых женщин, ухаживавших за своими мужьями, умиравшими от опухолей мозга. Так же как у Качоппо, холодильники в лаборатории Миллера были заполнены пробами крови этих женщин, и он быстро нашел общий язык с Коулом[338]. «Было бы чертовски странно, если бы мы не обнаружили такие же, по существу, изменения в лейкоцитах, – замечает Коул. – Были задействованы те же, хотя и не все, гены, и имели место все признаки активации воспалительных процессов у пожилых женщин, ухаживавших за умирающими мужьями; противовирусный ответ у них был подавлен – этот сигнал звучал так же громко, как удары колокола».

Коул начал искать такие же ответы у людей, страдающих от влияния неблагоприятных ситуаций различных типов; он обнаруживал их снова и снова: у людей с посттравматическим стрессовым расстройством; у людей, пытающихся вырваться из нищеты; у непальских детей-солдат; у женщин, страдающих раком молочной железы. Единообразие ответов было настолько поразительным, что в конце концов Коул придумал для всего феномена особое название: консервативный транскрипционный ответ на невзгоды (conserved transcriptional response to adversity, CTRA)[339]. Нелегко произнести, но суть открытого Коулом процесса отражена очень точно. Термин «консервативный» используется в биологии для обозначения признака, который неизменно встречается у множества самых разных видов. В данном случае это тоже справедливо. Помимо людей и макак, феномен был обнаружен у мышей и даже у рыб. Но в данном случае термином «консервативный» пользуются еще и потому, что такой ответ характерен для целого ряда факторов риска. Общее у всех факторов риска то, что они возникают в ответ на ощущение угрозы и неопределенности. Эта угроза активирует механизмы, лежащие в основе реакции борьбы или бегства. Термином «транскрипционный» обозначают важнейший этап включения или выключения гена – его ДНК должна транскрибироваться в РНК, чтобы ген мог проявить свое воздействие на организм.