Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы - Владилен Орлов

Городок мне не понравился. Он, в отличие от того, что наблюдалось раньше, производил впечатление хаотично разбросанных домиков, при полном отсутствии зеленых насаждений. Впрочем, здесь были сильные бои, и, возможно, большинство зданий было уничтожено или разрушено, что создавало впечатление хаоса. Говорю «возможно», так как мои мысли были заняты другим: скорее домой и что ждет меня там, в России, в Москве.

Вот и транзитный лагерь. Лейтенант сдал нас дежурному и укатил обратно. Транзитный лагерь, куда нас доставили, производил еще худшее впечатление, чем город. Запущенное внутри и снаружи здание. Зал, в котором располагались наспех сколоченные деревянные двухъярусные нары для временного отдыха. Кругом обрывки бумаги и какого-то хлама. Впечатление грязной вокзальной обстановки. Впрочем, это и был своего рода вокзал для демобилизованных. Я занял свободное место и только собирался поближе познакомиться с соседями и отдохнуть, как меня и еще нескольких человек вызвали в комендатуру. Я почувствовал что-то неладное, и не ошибся. Поручив соседям посмотреть за моими вещичками, я ринулся в комендатуру. Там дежурный офицер разъяснил, что в сданных лейтенантом документах не было моей справки о вызове в институт, без которой меня нельзя демобилизовать. Не было ее и у меня. Оказывается, справку должны были передать с лейтенантом или вручить мне лично, но забыли ее в части. Справка должна была служить основным документом для предъявления в любой инстанции, в т. ч. при оформлении гражданских документов в Москве, в военкомате. Что делать? Дежурный, принимавший меня, посочувствовал мне и сказал, что эшелон будет сформирован по прибытии определенного количества демобилизованных, очевидно через 2–3 дня. Я должен срочно обернуться в часть и обратно, если не хочу опоздать. Поскольку сопровождавший нас лейтенант уехал, он выписал мне что-то вроде командировочной. Затем отдал мне демобилизационные документы (кажется, красноармейскую книжку с соответствующей записью) и сказал, что надо поспешить на вокзал, на ближайший пригородный поезд до Берлина. «Они ходят редко, поторопись!» — добавил дежурный, и я, схватив свои вещички, ринулся на вокзал, благо он был недалеко. К счастью, я успел на поезд, который вскоре отправился. В поезде было мало пассажиров, холодно, и ехали как наши военные, так и гражданские немцы (понятно, почти сплошь женщины и старики), которые, как правило, молчали и вели себя настороженно. Во всяком случае, мне так показалось. Пару раз прошел патруль с проверкой документов. Через час или полтора мы уже были в Берлине. На вокзале висели расписания поездов на немецком и русском языках. Поезд на Ратенов отправлялся через пару часов. Я хотел посмотреть на жизнь города, но, обремененный вещами, не мог далеко уходить и побродил только у привокзальной площади. Вблизи и подальше виднелись руины отдельных домов и построек, но большинство зданий (кроме вокзала) пострадало незначительно. На углу площади было нечто вроде стихийного базарчика. Там время от времени появлялись немцы, в основном с батонами белого хлеба. Они тревожно озирались и, обменяв у наших военных батон на табак, быстро исчезали. Обменивалось что-то еще, но я запомнил эти аппетитные батоны, которых не видел с начала войны, вскоре после введения карточек, и понял, что в Берлине жуткий дефицит с табаком. Наши патрули не обращали внимания на торговлю. Они в основном проверяли документы у военных и лиц, показавшихся им подозрительными. Когда же появлялись немецкие полицейские (шуцманы), базарчик мгновенно рассеивался. Нелегальный, наверное, или в неположенном месте, подумал я, у немцев это строго.

Наконец, подали состав из довольно обшарпанных вагонов. Поезд тронулся, и через час я уже шагал по Ратенову к недавно оставленной казарме. Нужную мне справку сначала не хотели отдавать, ссылаясь на необходимость иметь оправдательный документ. После долгих препирательств мне ее выдали, сняв предварительно копию. Получив справку, я тут же или на другой день утром отправился обратно. Но теперь я ехал не один, а в компании с демобилизованным сержантом Леней Кудряшовым, который тоже только что получил документы. Он демобилизовался как шахтер по справке из Донбасса или Подмосковного бассейна. Сомневаюсь, что он был шахтером, но каждый устраивался и «химичил», как мог, лишь бы вернуться домой. Командование смотрело на это сквозь пальцы, понимая фронтовиков, стремившихся домой любой ценой. Общая демобилизация тогда совсем не просматривалась, хотя у союзников она шла вовсю. Мы быстро познакомились (в молодости вообще, а тогда в особенности, знакомились легко) и всю дорогу до Берлина проговорили о грядущей жизни. По мере приближения к Берлину вагон заполнялся немцами, в основном женщинами и частично стариками, но были и мужчины «в соку» — 30–40 лет. Незадолго до Берлина вагон совсем переполнился. Стояли в проходах и тамбурах. Обращало внимание безразличие, какая-то отрешенность и подавленность пассажиров. Ехали молча, погруженные в невеселые думы, не переговаривались. Лица большинства были бледны, у многих был даже измученный вид. На нас, только двоих в вагоне русских военных, вчерашних врагов, не обращали никакого внимания.

Вот и вокзал. Мы направились к расписанию и кассам. Мой спутник сразу пошел узнать, есть ли уже пассажирские поезда в Россию. Оказалось, что поезд есть, отправляется через день, и он предложил не возвращаться в транзитный лагерь, а ехать пассажирским до Москвы. Я отказался, так как не хотел проводить ночь, а может, две, в Берлине. Как и где? Опять неопределенность. Рисковать не хотелось. Однако главное было в высокой стоимости билета (орденских книжек, обеспечивающих бесплатный или со скидкой проезд, у нас еще не было), а я жестко экономил, стараясь сохранить деньги до Москвы. Леня же решил ехать пассажирским, и мы расстались, предварительно обменявшись адресами. Я попросил его сразу по приезде в Москву навестить маму и брата и сообщить, что еду эшелоном и скоро буду дома. В душе я надеялся, что приеду следом за пассажирским, но в дальнейшем мои ожидания не оправдались. До отъезда моего пригородного поезда оставалось несколько часов, и мы решили побродить напоследок по Берлину. Вещи, кажется, сдали в камеру хранения и налегке отправились в город.

Шли, разумеется, пешком, как туристы, к центру города. Пару раз нас останавливал патруль и проверял документы. Погода была отвратительная. Дул резкий холодный ветер, сыпал и бил в лицо мелкий колкий снег, то усиливаясь, то пропадая. Когда вышли на главную улицу (Унтердерлинден?), порывы еще усилились. По обе стороны улицы мимо разрушенных домов и просто руин брели редкие прохожие, в основном военные. Целых домов было мало, и улица выглядела уныло и безлико. Энтузиазм погас, но мы упрямо двигались к Бранденбургским воротам, развалинам Рейхстага. Хотелось на прощание посмотреть на «логово фашистов», на место последних боев. По пути набрели на военторг, и Леня предложил зайти погреться и что-то купить. Но не тут-то было! В военторг пускали только по пропускам или офицерским удостоверениям. Пошли дальше. Вот развалины Рейхстага со стенами, испещренными надписями нашей братвы. Далее Бранденбургские ворота, колонны которых испещрены следами пуль и снарядов. За воротами начиналась американская зона. Никакой границы. Только патрули не наши, а американские. Остальное так же уныло и не интересно. Леня предложил было прицепиться к какой-нибудь немке, но я наотрез отказался. Прошли еще немного и повернули обратно, ведь мне пора к поезду, да и погода не располагала к экскурсии. На вокзале мы вскоре распрощались, и я, взяв свой чемодан и вещмешок, сел в поданный пригородный состав. Народу в поезде было мало. Я расположился в свободном купе. В соседнем купе ехали два офицера и две молодые немочки. Оттуда то и дело раздавался громкий мужской хохот и женский смех. Я прислушался к непонятному веселью. Боже мой! Наши вояки учили немок русскому мату, показывая на обычные предметы или «переводя» немецкие слова. Немки, коверкая слова, повторяли, думая, наверное, что у них смешно получается. После каждого «упражнения» следовал очередной взрыв хохота. Стало неприятно и стыдно. Я пересел подальше, благо свободных мест хватало, и погрузился в мысли о скорой встрече с домом. Было неуютно и, главное, холодно. Стоял январь, а вагоны не отапливались. Через час или два доехали до места, и я вновь очутился в казарме.