Судьба по-русски - Евгений Семенович Матвеев

на весь отель.

Внизу, в кафе, меня уже ждала Натали. Сели за столик. Я не сразу заговорил с ней – что-то мучило меня, я начинал кое о чем догадываться, чувствовал себя в чем-то виноватым…

– Почему в записке сказано «другая коллега»? Почему подпись: «Наташа»?

Она раскурочила упаковочку лекарства, положила передо мной три таблетки:

– Это надо принять сразу. У вас температура… – Очевидно, узнала об этом у портье. – Простите меня… – И заплакала…

– Кто ты?

– Я действительно Наташа… Здесь в Обществе франко-советской дружбы мне иногда дают подработать, сопровождать русские делегации…

– Почему другая коллега? У нас же сегодня еще один день! – занервничал я, уже кое-что понимая… Ну да! Она – русская!

– Нет… Боюсь, что таких дней у меня уже никогда больше не будет…

Наташа имела в виду, что больше никогда ей не дадут работы в Обществе дружбы: ведь она не выполнила ту программу, которая была намечена. И не выполнила по моей вине! Ведь это я отказался от «красивой» жизни, которой и она могла бы пожить в эти два дня. Таскал ее по Парижу, хотел увидеть его изнутри, его «чрево»!

– Будь я проклят! Моя вина!

– Нет, нет, вы тут ни при чем… Вы хороший… вы…

– Но откуда узнали? Значит, за нами кто-то следил?

Наташа молча вытирала нос платочком.

– Наши? – заводился я.

– Вы не приняли свои таблетки. – Она пододвинула бокал с соком.

– Ваши?

Наташа, оставив и этот вопрос без ответа, робко попросила:

– Евгений Семенович! Вы не могли бы оказать мне любезность?

Я был готов сделать все, что угодно, для этого милого, растерянного существа. Мне хотелось взять ее, как котенка, за пазуху, согреть, спрятать от жизненных передряг… Я видел, что живется ей нелегко…

– Смогу, смогу, Наташа, – с готовностью ответил я.

– Позвоните в Москве маме и папе и скажите им, что видели меня… Что я живу хорошо… Скучаю по ним…

– А если родители спросят о муже?

– Так вы же его не видели. Так и скажите. – Наташа вздохнула и доверительно призналась: – Бросил он меня… Когда мы учились вместе в МГУ, он казался мне не просто французом, а персонажем из Дюма… Романтиком!.. Но все оказалось не так… – Она ни с того ни с сего заразительно рассмеялась и помахивая изящным пальчиком в такт словам, стала убеждать меня: – Но я – русская! Я выдюжу! И будут у меня красивые дети!.. Вот увидите!

Наташа вскочила, торопливо надела плащ.

– Пожалуйста, проводите меня из отеля.

На ходу я спросил у нее, что мне надо сделать, чтобы исправить ситуацию, оправдать ее в глазах руководителей Общества франко-советской дружбы.

Она, секунду подумав, сказала:

– Специально ничего не надо. Но… Если к слову придется, скажите, что ваши ночные приключения были вашим желанием…

Я все сделал так, как просила меня милая Наташенька.

Даже родителям наврал, что их дочери живется хорошо.

Стыдно

В детстве мы собирались группками в сумерки в каком-нибудь укромном местечке – на чердаке, под скирдой соломы, в овраге, за оградой разрушенной церкви, а то и на кладбище – и по очереди рассказывали истории из пережитого, прочитанного или во сне увиденного. Но обязательно что-то страшное, смешное, печальное, стыдное… Одним словом, для разгула ребячьей фантазии создавался неоглядный простор.

От страшного мы даже прижимались друг к другу от смешного хохотали, прикрывая рты ладошкой, чтобы никто нас не услышал и не обнаружил, а от печального, случалось, и всхлипывали…

То было в детстве. Случись мне сейчас поведать без преувеличений и домыслов про стыдное, пережитое мной, я рассказал бы следующее…

Однажды, будучи руководителем секции кинематографии в Комиссии по Государственным премиям при Совете министров РСФСР, я был приглашен вместе с председателем Госкино РСФСР А. Г. Филипповым в отдел культуры ЦК КПСС. Это было мое первое посещение заведения в «ранге» руководителя.

Заведующий сектором кино принял нас радушно, но и подчеркнуто по-деловому: очевидно, он куда-то торопился. Попросил рассказать о работе нашей секции, о том, кто, как он выразился, выходит «на бровку» к финишу, то есть кто реально, по моему мнению, может стать лауреатом Государственной премии.

Разложив бумаги и газетные публикации на столе, я сказал:

– В этом году урожай на истинно художественные произведения, достойные наград, крайне беден. Но из более двадцати представленных работ явно выделяются документалисты, мультипликаторы и одна художественная лента – «Звездопад» режиссера Игоря Таланкина.

– А телевизионных фильмов разве нет? – спросил заведующий сектором, не поднимая головы от списка претендентов.

– Достойных нет.

– А фильм по повести Маркова? – Он спросил не меня, а А. Г. Филиппова. В его взгляде на председателя Госкино я прочел укор: «Что же ты, мол, не подготовил Матвеева?»

Во мне уже стало что-то закипать. Дух сопротивления тому, что мне будут что-то навязывать, потихоньку распирал мою грудь, но я старался держаться ровно и корректно.

– На мой взгляд, в этом сериале сценарная и режиссерская работа невысокого класса. Да и актеры не украсили фильм. Чего не скажешь о «Звездопаде», где все компоненты выполнены мастерски и на достаточно высоком художественном уровне.

Заведующий сектором, выстукивая пальцами по столу какую-то мелодию, думал. Потом решительно заявил:

– В фильме по Маркову есть новизна темы – борьба с японскими самураями на Дальнем Востоке, темы напрасно забытой… А с «Звездопадом» вас зритель не поймет. Картина-то в прокате провалилась. И вдруг – премия…

Я перевел взгляд на Александра Гавриловича в надежде получить поддержку. Увы, он чертил на клочке бумаги какие-то загогулины и всем видом давал мне понять, что он абсолютно нейтрален. Мне стало совершенно ясно, что партийный и государственный чиновники еще накануне обо всем договорились. Им оставалось для проформы поставить меня в известность – кто получит премии.

Мое самолюбие взыграло. Я – председатель секции кинематографии, у меня есть свое мнение о том, кто премии достоин. Если же мое мнение не принимается во внимание, то зачем вы меня вызвали?

Я понял, что дискутировать здесь, в ЦК, было занятием бессмысленным, тем более что в интонациях моего оппонента явно слышался «приказ в вежливой форме». Но и уйти, пока мне не скажут, почему оба чиновника настаивают на своем и что на самом деле кроется за этим нажимом на меня, я не мог – унизительно.

– Если я выскажусь в пользу телесериала, меня не поймут члены кинокомиссии, среди которых крупные и уважаемые сценаристы, режиссеры, операторы и актеры. Да вся художественная интеллигенция меня на смех подымет…

Осторожно пытался я понять истинную причину несогласия начальников со мной.

Заведующий сектором почти по-дружески, доверительно поведал:

– Поймите. Тут