Зона обетованная - Александр Федорович Косенков

– Интересное кино, – пробормотал он после затянувшейся паузы. – Получается, что картишки у меня сразу были ниже среднего.

– Сплошные шестерки, – снова ухмыльнулся я.

– Не скажи, шеф, – неожиданно встрепенулся Рыжий. – Шестерки были, когда я в кинотеатре в отказ пошел. Не было у меня тогда к ним никакого доверия. Особенно после тех событий, которые я позапрошлой ночью подробно изложил. А вчера утром мне совсем другие картишки подкинули. Эту игру уже не они заказали. Они сами теперь навроде шестерок. За ними теперь такой бобер стоит, мамочки мои. Даже не думай.

– Чего не думать?

– Против играть. Размажут только так. Когда нонешний расклад мне сообщили, я отсюда бегом рванул. Извини, шеф, про веревку начисто позабыл. Но поскольку вы живой и здоровый, нырялка за консервами, как понимаю, не состоялась. А то, что по глупости не делается – всегда к лучшему. Имеем теперь нормальную возможность договориться по уму.

– Не думаю, – сказал я. Повернулся и направился к своему недостроенному жилищу. Я был уверен, что Рыжий последует за мной. Так и получилось. Даже вперед забежал, преграждая мне дорогу. Я обошел его и остановился только неподалеку от приоткрытой двери, уверенный, что Омельченко безошибочно сориентируется в сложившейся ситуации. Рыжий между тем семенил рядом и говорил не переставая, активно дополняя порученное для передачи мне сообщение собственными путаными соображениями. По его словам выходило, что мое присутствие на стационаре уже никому не мешает и никого не волнует.

– Мужики, с моей подачи, сделали правильный вывод, что вы, шеф, никакой опасности в данный момент не представляете. И вообще существуете лишь постольку поскольку.

– В каком смысле?

– Попали в эту замануху по собственной бестолковке. Извиняюсь, конечно, но когда заявили, что будете за консервами нырять, я сразу понял, что ловить в этом направлении нечего. Придурь на почве доверчивого отношения к окружающей жизни. И такой вывод не только я сделал.

– Кто еще? – спросил я, надеясь, что Рыжий проговорится.

– От них поручение передать следующее. Ваше дело сейчас спокойно тараканить насчет своих долбаных птичек. От этой развалюхи далеко не отходить и очень внимательно наблюдать за окружающей местностью.

– С какой целью?

– Не понял.

– С какой целью наблюдать?

– С целью появления, из-за которого весь этот шурум-бурум по новой начался.

– И кто этот «который»? – поинтересовался я, догадываясь, кого назовет сейчас Рыжий.

– Который всем нам очень даже хорошо известный, – почему-то оглянувшись, сбавил голос чуть ли не до шепота Рыжий. – Тип оченно даже опасный.

– Опасный для кого? – изобразив испуганную заинтересованность, тоже шепотом спросил я и тоже оглянулся.

Не уловив иронии, Рыжий приблизился ко мне чуть ли не вплотную и доверительно зашептал:

– Если иметь для примеру зажмуренного Хлесткина, каждый, кто окажется в непосредственной близости, имеет вариант пострадать по полной программе. Теперь выясняется – тот еще бандюга.

– Омельченко, что ли? – громко удивился я. – Ни за что не поверю. Это кто ж на него такую ориентировку выдал? Совершенно не соответствует действительности.

– Тут, шеф, вы полностью не правы. Не бывает человечинки без калеченки. В каждом она в наличии. У одних на виду, у других на донышке упакована. Пока не тряхнет товарища до самого критического момента, вниз головой не перевернет, так она и будет на донышке. А как перевернет, тут и окажется в наличии.

– Его-то что перевернуло? Петра Семеновича?

Я невольно оглянулся на чуть приоткрытую дверь и шагнул в сторону, загораживая ее от Рыжего.

– Нет, шеф, с тобой рядом находиться – в ибанашки пропишешься. Вроде как ученый, а дурак дураком. Прошу не обижаться. Имеется в виду полное непонимание данного момента обстановки. Хлесткин за что пострадал?

Я пожал плечами.

– Предположил. Всего-навсего предположил, что Омельченко знает, куда золотишко подевалось. Понял?

– Ну, за это не убивают.

– А раз знает, то постарается приватизировать его в свою личную собственность. И не за такое убивают. А за такое – запросто. Так что в самое ближайшее время объявится здесь в обязательном порядке. Все, что в таком случае понадобится – сигнализировать, что птичка прилетела.

– Каким образом?

– Не понял.

– Каким образом сигнализировать?

– Этот вопрос мы должны сейчас обкумекать.

– Я полагал, вы уже все обкумекали.

– Снова не понял.

– Ковбойку повесили. Видно издалека. Как сниму, значит, птичка в клетке.

– Шеф, ты меня уже достал с этой ковбойкой. Не вешал я ее. Не имею никакого отношения.

– Точно не вешал?

– Пока еще память не отшибло. Хотя от всех последних событий находится в неуверенном состоянии. Сам подумай, на хрена мы ее вешать будем? По какой такой надобности. Правильно Декан говорит: «Придурь не зараза, а состояние организма».

Пришлось сделать вид, что данное замечание мне не понравилось.

– По-моему, Валентин Николаевич, давно тебя не учили элементарной вежливости. Придется заняться твоим воспитанием. По голове бить тебя не буду – это твое слабое место, – а вот по спине и пониже приложу с удовольствием.

– Меня-то за что? – отбежал в сторону Рыжий. – Это не я, а Декан высказался, когда я ему про наше здесь пребывание подробно изложил. Может, он не тебя, а меня имел в виду.

– Скорее всего, – согласился я, не желая пока обострять отношения с парламентером.

Рыжий старательно заулыбался.

– Вообще-то идея нормальная. Предложение принимается. Будем наблюдать за тряпочкой. Кое-откуда ее очень даже отлично видать. Поэтому применять ко мне физическое насилие не советую. Друганы могут не сообразить насчет воспитания вежливости и принять репрессивные меры. Нам это надо? Давай жить дружно.

– Не возражаю, – согласился я. – Особенно если вернешь ружьишко. Сам говорил, без него по технике безопасности не положено. Вдобавок – институтское имущество, мне за него отчитываться.

– Я хоть сейчас, – отступил на шаг Рыжий. – Но… – отступил еще на шаг. – Могут не так понять. Ружьишко хреновенькое, но все-таки вооружение. После окончания операции с нашим удовольствием.

Все, шеф. Исчезаю доложить о полном согласии сторон. Что и требовалось доказать.

Поскольку Омельченко никак не давал о себе знать, я понял, что он не хочет выдавать свое присутствие. Моя первоначальная задумка заманить Рыжего в жилище от глаз возможного наблюдателя, а уже там с позиции силы более подробно потолковать с ним о переманившем его «бобре», теряла в этом случае смысл. Надо было делать вид, что все происходит так, как они задумали. Следить, куда направится Рыжий, тоже не имело смысла – не такой уж он дурак. Поэтому, показательно почесав затылок и потоптавшись на месте, что должно было свидетельствовать о глубоких раздумьях и неуверенности, я вошел в свое «научное» помещение.

– Что и требовалось доказать, – хлопнув меня по плечу,