Женщины для вдохновенья - Елена Арсеньева

Сердитый взор бесцветных глаз.

Их гордый вызов, их презренье.

Всех линий — таянье и пенье.

Так я Вас встретил в первый раз.

В партере — ночь. Нельзя дышать.

Нагрудник черный близко, близко…

И бледное лицо… и прядь

Волос, спадающая низко…

О, не впервые странных встреч

Я испытал немую жуткость!

Но этих нервных рук и плеч

Почти пугающая чуткость…

В движеньях гордой головы

Прямые признаки досады…

(Так на людей из-за ограды

Угрюмо взглядывают львы…)

О, не глядеть, молчать — нет мочи,

Сказать — не надо и нельзя…

И Вы уже (звездой средь ночи),

Скользящей поступью cкользя,

Идете — в поступи истома,

И песня Ваших нежных плеч

Уже до ужаса знакома,

И сердцу суждено беречь,

Как память об иной отчизне, —

Ваш образ, дорогой навек…

Первый акт прошел как во сне. В антракте Блок вышел в фойе, встал у стены, опустив глаза, нарочито избегая взглядов общих знакомых. Где-то здесь была жена, Любовь Дмитриевна, с кем-то из своих новых любовников, может быть, даже с тем актером Давидовским, от которого она рожала ребенка, умершего спустя девять дней… Он не судил тогда жену, однако не жалел и умершее дитя, чужое дитя, но сейчас, в этом ровно-возбужденном гуле фойе, вдруг задрожало сердце при воспоминании о невинном страдавшем дитяти. И Любовь стало так жаль… жену, его первую любовь, его Офелию, его Прекрасную Даму…

Да что такое? Что всколыхнулось в душе?

Музыка виновата? Или она, та рыжая… нет, золотая?..

Как ее зовут?

Он засмеялся. Явился на премьеру слушать какую-то новую диву, прибывшую чуть ли не из провинции петь Кармен в Петербурге, а имя забыл. Забыл имя той, которая всю душу ему перевернула!

Вороватым взглядом, стараясь ни с кем не встречаться глазами, отыскал капельдинера. Купил программку, нашел нужную строчку.

Кармен — г-жа Андреева-Дельмас.

Ну, это имя ему мало что говорит. Андреева, кстати, — фамилия знакомая. Есть солист Мариинки Андреев… не его ли жена? А что такое — Дельмас? Полька? Еврейка? Француженка? Или, господи спаси, испанка?

— Как имя госпожи Дельмас? — спросил Блок самым что ни на есть равнодушным тоном у капельдинера, который по-прежнему стоял рядом и так и ел глазами знаменитого поэта. Блок иногда гордился своей славой, иногда она ему была, как ярмо. Вот сейчас — ярмо. Даже шею натирала, чудилось! Не до славы было ему, не до поклонения. Одно интересовало в жизни — как зовут певицу.

И тут же до него дошла вся нелепость его праздного любопытства. Как могут звать Кармен?!

— Любовь, — послышался голос капельдинера. — Имя их будет — Любовь Александровна.

Кровь застучала в голове. Любовь!

Нет, в самом деле — ну как еще могут звать Кармен?!

С этого мгновения что-то переменилось. Как будто именем своим она дала ему некий сигнал, некий тайный, лишь им двоим понятный знак. Теперь он не только сидел в третьем ряду партера, в девятом кресле, — он одновременно был там, на сцене, в казармах и тавернах, не вмешиваясь в ее трагическую игру с Хозе и опасное кокетство с Эскамильо, но постоянно соучаствуя в них:

Бушует снежная весна.

Я отвожу глаза от книги…

О, страшный час, когда она,

Читая по руке Цуниги,

В глаза Хозе метнула взгляд!

Насмешкой засветились очи,

Блеснул зубов жемчужный ряд,

И я забыл все дни, все ночи,

И сердце захлестнула кровь,

Смывая память об отчизне…

А голос пел: Ценою жизни

Ты мне заплатишь за любовь!

Он только этого и ждал — любви, которая стоит жизни!

Скоро сумасшествие поэта стало полным. Он не только ходил на все спектакли и непременно посылал актрисе розу особенного червонно-красного цвета — «эмблему красоты и счастья обладания», — посылал молча, без записки и карточки. Не только покупал открытки с ее изображением и держал их у себя под подушкой, зная, что хотя бы ночью, хотя бы во сне будет любодействовать с обладательницей этого пленительного лица и роскошного тела — любодействовать с Любовью, с Кармен! Он бродил под окнами ее дома на Офицерской улице, смотрел на ее окна, горящие то от утренней зари, то от вечерней: дом стоял углом, был обращен и на восход, и на закат. Он слонялся у артистического выхода из театра, ожидая ее после спектакля, стараясь замешаться в толпу поклонников. Смотрел издали, пряча лицо в тени полей шляпы, под башлыком, если морозило, или под козырьком студенческой фуражки, которую иногда нарочно надевал для маскировки. Как-то раз зимним мглистым вечером он вдруг оказался совсем близко у кареты, в которую певица садилась, и едва удержался, чтобы не пасть к ее ногам. Потом клял себя: зачем удержался, зачем не воспользовался случаем открыться? Он что, в самом деле какой-то прыщавый студентишка, на которого даме и посмотреть тошно будет? Он знаменитый поэт!

Он не чувствовал себя знаменитым, известным, почитаемым. Внезапная любовь словно бы превратила его в ничто. И это унижение приводило его в особый, утонченный, мучительный восторг.

Или то было унижение, которое паче гордости?

Среди поклонников Кармен,

Спешащих пестрою толпою,

Ее зовущих за собою,

Один, как тень у серых стен

Ночной таверны Лиллас-Пастья,

Молчит и сумрачно глядит,

Не ждет, не требует участья,

Когда же бубен зазвучит

И глухо зазвенят запястья, —

Он вспоминает дни весны,

Он средь бушующих созвучий

Глядит на стан ее певучий

И видит творческие сны.

Он боялся ее, словно опасного, свирепого, затаившегося зверя. Боялся — а сам с терпением охотника, подстерегающего добычу, разузнал о ней все, что можно было разузнать.

Оказалось, Любовь Александровна, урожденная Тишинская, и впрямь была замужем за актером Андреевым из Мариинского оперного театра. А Дельмас — это сценический псевдоним, по фамилии матери, не польки и не еврейки, и даже не испанки, а француженки. Родом певица из Чернигова. Там отец ее Александр Амфианович был видным общественным деятелем, однако скончался, едва она окончила гимназию. Музыкой Люба увлеклась благодаря матери, бывшей ее первой учительницей пения и игры на фортепьяно. У всех в семье были хорошие голоса, но Любе все твердили, что такой талант, как у нее, грех в землю зарывать. Она и сама грезила о театре и после гимназии поступила в Петербургскую консерваторию, блестяще выдержав конкурс. Еще во время учебы спела партию Ольги в «Евгении Онегине», а потом ее пригласили в Киевскую оперу, и там она впервые спела Кармен. На дебюте едва не произошел скандал. Представитель местных клакеров (театральных вымогателей) потребовал с нее деньги за этот спектакль и за будущие, угрожая иначе освистать певицу и провалить спектакль. Дело было, увы, обычное: клакеры садились в первом ряду и… Однако молодая певица так возмутилась, что решила обратиться в полицию, чего до нее почему-то никто не делал. Дебют прошел блестяще!