Общая тетрадь - Татьяна Москвина

ГОЛОС ИЗ-ЗА СТЕНЫ. Лю-ю-юся!

ЛЮСЯ. Мама, хватит!

ГОЛОС ИЗ-ЗА СТЕНЫ. Ну что, Лямчик развелся?

ЛЮСЯ. Уйди, сорока-ворона! Телевизор отберу!

ГОЛОС ИЗ-ЗА СТЕНЫ. Руки коротки!

ЛЮСЯ. Мама!

Саша садится к столу и кивает головой, будто с чем-то соглашаясь.

ЛЮСЯ. Ну, золотой мой, сейчас выпьем, давай… (Быстро и ловко разливает.)… все, все, понеслись… (После естественной паузы.) Ну, что? Бери, бери, холодец, оливье, давай, кушай… Ну, что?

САША. Развелись.

Люся горестно вскрикивает.

САША. Днем. В три часа.

ЛЮСЯ. А где же ты ходил с трех часов?

САША. Так.

ЛЮСЯ. А она что?

САША. Что – она? Чертова кукла. Улыбается. Я, говорит, на вас, Александр Сергеевич, зла не держу. Расстанемся друзьями. Я, знаешь, Люся, смокинг взял напрокат и машину… «вольво». Подъехал к суду к этому, солнце светит, капает отовсюду… и она стоит, ручкой мне машет… Я белый шарф через плечо перекинул, шарф тоже взаймы взял – говорю, мне на выступление ехать, извини, что вырядился… а она говорит… а я думала, ты нарочно к разводу приоделся. Догадалась, тварь…

ЛЮСЯ. И вот ты сам виноват. Нечего было на москвичке жениться. Им только деньги нужны, больше ничего. У них там с детства счетчик в голове и все такое… А ты что – нищий музыкант, что с тебя взять. Я тебе как друг скажу – самый это дурной брак у тебя был, из всех пяти, что я знаю, – вот глупей не придумаешь. На москвичке жениться! И все хорошо, Саша, что хорошо кончается. Ты только кушай – холодец, оливье… рыбочка вот, видишь рыбочку? Я сама солила.

САША. Александр Лямчик – музыкант, импотент и пьяница – сегодня похоронил свой шестой брак.

ЛЮСЯ. Ура! (Перехватив мрачный взгляд Саши, осеклась.) Давай не чокаясь…

САША. Скоро буду в переходе играть…

ЛЮСЯ. Где?

САША. В переходе метро. Шапочку положу и начну лабать «Как упоительны в России вечера…». Отовсюду выгонят – и начну. «Две гитары за стеной жалобно завыли… Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка, с голубыми ты глазами, моя ду-шеч-ка!» Граждане, не побрезгуйте, дайте бывшему гитаристу на хлеб и водку!

ЛЮСЯ. Саша, ты это брось. Тебя всюду зовут, всюду любят, ты и в театре играешь, и в кафе приличном играешь, и детей учишь… И я тебе скажу – ты еще найдешь свою дорогу. Светлый путь, да! Найдешь. И песни твои, которые ты сколько лет сочиняешь, все они пробьются. И пьешь ты не лучше других. Вполне прилично пьешь, то есть я хочу сказать – пьешь в границах. А про импотента, уж извини, – это все от бабы зависит. Я понимаю, как она тебя закомплексовала, гадюка!

САША. Ох, Люся моя дуся, что ты за человек, нет, ты не человек – ангел. Ты ангел, а она вот именно что гадюка – тощая, злющая… краси-и-ивая-я-я… Взял девочку – на работу пристроил, карьеру ей делал, а она пела-пела, попой вертела-вертела и довертелась. Лямчик ей ни к чему, Лямчик – пройденный этап. Мусор. Биоотходы. Эльвира отбывает в столицу! У Эльвиры большие планы на жизнь. Песни мои записала на кассету – в Москве небось будет раскручивать.

ЛЮСЯ. А это и ничего. Пусть. Ты прославишься, денежки покапают.

САША. Что-о? Да-а! Как бы не так! От Эльвиры моей покапают! Ага! Все сама заберет, а если стану рыпаться – еще и прирежет!

ЛЮСЯ. Господи, как же ты с такой жил… Да ты перекрестись обеими руками, что от нее избавился.

САША. Так и жил. Любил… Знаешь, как говорится – ночная кукушка дневную перекукует… Она, ну, давала жару, да…

ЛЮСЯ. Не знаю, чего там куковать. Тощая, чернявая, вся как лещ – из костей… Вкус у тебя, Саша, так себе – на баб, я имею в виду. Такой ты мяклый, добрый, как бублик, – а тянет тебя на подлючих баб. Что Ленка твоя – прости господи, что Верушка-поблядушка… Одна Маринка была человеком, так ты же ее и бросил ради этой Эльвиры. Вот у тебя и песни такие грустные потому. Пришла-ушла, любила-забыла. Тра-ла-ла… где же весна.

САША. Чего ты дразнишься? Когда это я пел «ушла-пришла»? Ты считаешь, я что – Игорь Николаев? Полная бездарность, да? Ты так считаешь? (Встает, нелепо ходит в шлепанцах.) Так и скажи, правду скажи, что я Игорь Николаев, помойное ведро и мыльный пузырь! А то все подругу дорогую из себя строишь!

ЛЮСЯ. Ты сдурел совсем? Ладно, я понимаю, день такой… Садись, что скачешь, как… страус. Сам знаешь, что глупость сказал. Прекрасно знаешь, кто с тобой двадцать лет носился. И кто в долг давал. И концерты кто устраивал, когда вся ваша «шизгара» была в подполье. И кто в больницу к тебе три месяца ходил, когда ты пьяный разбился. Я ходила, я давала, я устраивала.

САША. Ты, Люся, ты… я ничего, я так. Только, знаешь, насчет вкуса – я тоже могу сказать… Тоже, знаешь, муж твой… странный человек. Мне совсем не нравится. Такой высокомерный, и бормочет, бормочет не разбери чего. И такой урод! Не знаю, как ты с ним… Нет, Катя чудесная девочка, но Костя твой – извини. Извини. Не представляю даже – как это ты, живая, веселая, – и с таким чудищем, извини…

ЛЮСЯ. Костя – мой муж. Точка. Больше мы с тобой ничего обсуждать не будем. Это судьба. Моя судьба. Моя семья.

САША. Я понимаю и замолкаю. Очень торжественно. «Моя судьба». Да какая там судьба, Люсь? Повесила камень себе на шею и таскаешь. Работаешь, тянешь воз, кормишь этого урода. Он уже лет десять ничего не делает, вообще ничего. Гнала бы ты его, а? Пока не поздно. Сейчас еще могла бы найти кого-нибудь. Я удивляюсь, вот люди как сладко устраиваются – садятся другим на шею и ножки врозь. А ты знай свое – «мой муж, и точка».

ЛЮСЯ. Костя – отец моей дочери.

САША. Люсь, ну хватит, а. И ты знаешь, и я знаю, какой он отец. Душить таких отцов надо еще в колыбели. Помню, явление Христа народу – как он на твоем дне рождения вышел в грязном халате, тапки на босу ногу, вообще антисанитария! Обвел всех взглядом, хмыкнул, как Мефистофель, – и скрылся в пещере. Что он там делает годами в своей комнатенке? Спит, что ли?

ЛЮСЯ. Костя – талантливый человек. Он пишет.

САША. Что он пишет? Кто это видел? Нет, он рехнулся, давно, его лечить надо.

Люся внезапно начинает рыдать.

САША. Люся, ради бога! Люсенька, прости!

Люся рыдает в голос, басом.

САША (плещет ей в лицо минеральной водой). Люська, отбой! Все! Все, я сказал! Сегодня я должен реветь, а потом твоя очередь!

ЛЮСЯ. Сейчас, Саша. Сейчас. Сашенька, если бы ты знал, как я живу! Как я живу! Что это за жизнь! За что такая жизнь! Саш, ведь я… по женской части никогда не была счастлива. Ведь мы с Костей… вот когда Катю зачинали… вот это последний раз у нас и было…

САША (пораженный громом). Пятнадцать лет назад??!!

ЛЮСЯ. Мне с ним сразу… как-то не очень… а потом все хуже и хуже. А он такого высокого мнения о себе, ему ничего нельзя сказать… а потом он как-то одичал, реформы его совсем подкосили в смысле психики. Из школы он давно уволился, потому что ученики очень жаловались, что совсем непонятно и что учитель заговаривается, а предмет важный – история все-таки… он тогда решил книгу писать и вот засел в своей конуре и не выходит почти. Ест по ночам. Мама ругается. Катя плачет, ей стыдно… Я работаю на износ. Саша, ведь я сберегла свой домик, свой уголок, свой маленький Дом культуры имени когда-то Якова Свердлова, а теперь – Дом культуры «Светлячок», и в аренду сдаю всего двести метров, и все кружки сохранила! У меня триста ребятишек учится! Я и в мэрию, я и к спонсорам, я и в газеты, и вот – крутится, вертится, кипит мое дело. Я на работе человек. Прихожу домой – я никто, ничто и звать никак.