Ночь Стилета - Роман Канушкин

— Мне было бы жаль резать такое красивое тело, — прозвучал другой голос.

Алексашка посмотрел на того, кто это сказал, и понял, что человек этот говорит не правду. Он, может быть, сам не догадывался об этом, но компьютер в голове Алексашки немедленно вычислил его: зрелище красивого разрезанного тела доставляло ему удовольствие. Хотя человек никогда бы этого не признал — лишь профессиональный интерес…

Сейчас тетя Зина произнесла: «Все, поздно уже туда смотреть. Нет ее больше…»

Возможно, что тетя Зина права. Возможно, что ее больше нет. Однако также возможно, что тетя Зина ошибается.

* * *

Но сейчас Алексашка слышал совсем другие голоса. И громче всех — голос маленькой девочки, с которой он дружил, хотя они обменялись всего несколькими фразами. А в основном лишь улыбками. Алексашка любил детей и часто слышал голос этой очаровательной кудрявой девчушки. И знал, что день, нехороший день, когда прозрачные связи между небом и землей опасно натягиваются, словно тугие струны, которые вот-вот лопнут, этот день приближался.

Девочку звали Алесей Примой.

* * *

Каждый день в шесть пятнадцать утра Алексашка был уже во дворе — работа дворника заставляла вставать рано. Но после обеда начиналась его настоящая работа, работа, которую он очень любил. Когда-то существовала мощная всесоюзная организация, располагающая огромными средствами и называемая Зеленстрой. Теперь пришли сложные времена, стало не до озеленения и уж тем более не до Алексашкиной красоты. Не до цветочных клумб, выполненных им в виде ниспадающих фонтанов, не до тихих сквериков с подстриженными в виде шаров, волнистых дорожек или причудливых зверей зелеными кустами. Но несмотря на отсутствие средств, Алексашка продолжал наводить свою красоту, только уже в нескольких прилегающих к его дому дворах, в сквере напротив и на территории средней школы, с весны по осень превращаемой руками Алексашки в территорию волшебной сказки. И даже местные хулиганы старались не вытаптывать Алексашкину красоту, не ломать зеленые кусты, превращенные в гномов, медведей, в мчащийся куда-то поезд, увлекаемый паровозом с огромной трубой.

Начиная с обеда и до позднего вечера Алексашка не расставался с садовыми ножницами, и, когда приезжавшая с проверкой комиссия пришла в явный восторг от живых шедевров, когда в ростовской областной газете появилась статья про «батайского зеленого кудесника», местная администрация пришла к выводу, что негоже все это списывать на дело рук городского дурачка. Администрация отыскала совсем небольшие средства, и Алексашка подписал договор, в котором его именовали «художником по озеленению».

Вечерами Алексашка сидел у себя в комнате и что-то вырезал из дерева.

Гномов, медведей, паровозик с огромной трубой… И смотрел в окно напротив. Там жила женщина с розовой кожей, ее тоже звали Сашей. Все соседи шептались и говорили о ней разные гадости, но она была прекрасна.

Алексашка наблюдал за ней давно. Он знал, как она просыпалась (к тому времени он уже заканчивал убирать территорию двора и спешил домой попить чайку), как шла в ванную и выходила оттуда, закутанная в полотенце, потрясающе красивая и эфемерная, словно она и не женщина вовсе, а сказочная фея, умытая светом распустившихся цветов. Алексашка смотрел, как она завтракала, он любовался тем, как она ест, как пьет крепкий, без сахара кофе, как причесывает свои волосы, ниспадающие волнами; он видел, как она танцует в одиночестве, включив музыку, а потом Алексашке надо было спешить на работу.

Утром ощущение от нее было совсем другое, словно она являлась существом бесплотным, почти ангельским. Вечером и ночью дела обстояли иначе.

Иногда она задергивала занавески, и за ними были силуэты ее гостей, смех, музыка, а потом приглушенные стоны… Алексашка знал, что там происходит. Но образ утренней девы, существа почти ангельского, от этого почему-то не разрушался.

Она была недоступна, она была частью взрослого мира, куда Алексашка, наверное, так и не ступил, оставаясь со своими кустами и радуя детишек сказочными гномами.

А однажды она обнаружила, что он за ней наблюдает. Была осень, когда начинали дуть пронизывающие ветры, но этот вечер оказался на редкость тихим.

Она, как обычно, вышла из ванной комнаты совершенно обнаженная.

Полотенцем обмотала голову и встала перед зеркалом. Потом нагнулась, надевая шерстяные носки. Алексашка почувствовал, что у него перехватило дух. Он припал глазами к стеклу. Она поднялась и посмотрела в зеркало, подняла руки к волосам и сняла полотенце — мокрые волосы рассыпались по плечам; она повернулась к зеркалу боком, разглядывая себя, потом приподняла руками грудь. Алексашка ощутил, как к горлу подкатил огромный ком и в его паху затрепетало. И тогда она его увидела. Алексашка смертельно перепугался. Первое, что ему взбрело в голову, — это немедленно присесть, спрятаться. Света в Алексашкиной комнате не было, лишь в коридоре, и поэтому она могла увидеть только его силуэт, но все равно Алексашка смертельно перепугался. Его сердце бешено колотилось, и вряд ли он мог с точностью сказать, сколько просидел вот так, у подоконника. Потом он приподнялся и снова посмотрел в окно. Топили у них в ту осень почему-то нещадно, но по лбу Алексашки бежали капельки холодного пота.

Она сидела на стуле. Голая. Намазывала тело кремом. Потом она взяла черные трусики и начала их медленно надевать. Затем усмехнулась и начала снимать их… Алексашка почувствовал, что вот-вот потеряет сознание, в его паху все мучительно болело — сейчас она была вовсе не его утренней девой. Она знала, что за ней наблюдают, но не подавала виду, а может, ей было все равно. Она вывернула трусики с изнанки и быстро надела их, приподнявшись на стуле. Тело Алексашки дрожало. А потом она подошла к окну, и быстро запахнула занавески.

Алексашка почувствовал, что находится в точке, близкой к критической норме восторга.

С тех пор она знала, что Алексашка наблюдал за ней, но никогда сразу не задергивала занавески. И он изучил каждый миллиметр ее тела. Она просто играла с ним, и, быть может, в ее игре была издевка, может быть, она посмеивалась над дурачком или испытывала по отношению к нему нечто вроде жалости, а может, ей было просто все равно. Но вряд ли она предполагала, что дурачок Алексашка может любить ее. И слышит ее голос, ее подлинный голос, который не издевался и не смеялся над ним и который тоже умел любить.

Она была недоступна, она была из того взрослого мира, куда Алексашка, наверное, так и не вступил, и она была Ангелом. Узнав об этом, она, наверное, сильно бы удивилась. А может быть, даже почувствовала бы нечто совсем другое…

Ведь где-то существовал мир, пусть это даже иллюзорный мир внутри головы дурачка Алексашки, где гражданка Александра Афанасьевна Яковлева была Ангелом.

Хотя, быть может, существовало другое объяснение. Быть может, ей была отвратительна эта любовь — она продавала свое тело и мечтала о том, что когда-нибудь все в ее жизни переменится. В эту картину мира дурачок Алексашка со своей любовью явно не вписывался.