Последняя дверь последнего вагона - Владимир Ильин

Уже две недели я живу в этом «карликовом государстве», как его метко назвал Карапетян, но до сих пор не могу привыкнуть к неестественным ситуациям, которые возникают тут на каждом шагу.

Гульченко как-то мне сказал в приступе откровенности: «Да что ты мучаешься, Лен? Ну что страшного в том, что наши клиенты стали „взрослыми детьми“? Разве такого и раньше не было, еще до реинкарнации? Возьми лилипутов: уж им-то — еще хуже. Ведь тела носителей растут, а значит, со временем „невозвращенцы“ станут нормальными людьми… А лилипутам уже никогда не стать такими же, как все!»

Он забыл одну маленькую деталь. Лилипутам некого проклинать и обвинять в том, что они стали уродами.

А во Взрослом Доме за внешне обычными детскими личиками скрываются десятки искалеченных жизней и судеб. И есть конкретные люди, по вине которых «невозврашенцы» вынуждены жить по второму заходу. За себя и за тех детей, тела которых им достались. Но | таким, как Гульченко, не понять, что начинать жизнь с нуля — не такое уж и благо.

Хотя не все так считают. Даже среди «воспитанников» интерната».

Есть и такие, которые испытывают слепую благодарность реинкарнаторам, потому что верят: жизнь важнее всею, и надо не комплексовать по поводу того, как и зачем ты живешь, а просто жить — чувствовать, мыслить, творить, наслаждаться солнцем и воздухом, хорошей, вкусной пищей и теми маленькими радостями, которые дарованы бытием каждому человеку..

Что ж, может быть, они по-своему правы. В конце концов, не жизнь — главное, а наше отношение к ней. Но я-то знаю, что большинству из взрослых детей каждый новый день приносит не радость, а мучения.

И дело даже не в том, что их лишили свободы. Сомневаюсь, что, будь они на воле, среди людей, то мучились бы меньше…

Воскрешение — это своего рода насилие над личностью. Примерно то же самое, что выгуливать собаку на длинном поводке, создавая у нее иллюзию полной свободы, а потом натянуть поводок и заставить пса вернуться к ноге хозяина…

— Слушаю вас, Виталий Игоревич. Что будем сегодня кушать?

Это — мне?.. Ах да, ведь я уже стою у раздаточного окошка, из которого и звучит этот приторно-любезный женский голосок.

— На ваше усмотрение, Лидочка. Как всегда… Смотри-ка, даже не улыбается. Видно, уже ко всему привыкла. И ее не смущает, что пацан от вершка два горшка обращается к ней, как старый приятель.

Жалеет ли она нас? По ней незаметно. И по другим сотрудникам интерната — тоже… Для них мы — как существа, которых в принципе не бывает, но раз уж они есть, то надо делать вид, что ничего особенного не происходит.

А действительно: что ты разнюнился, как старая дева от одиночества?

Хочешь жить — живи. Не хочешь — все равно живи и делай свое дело. Как эта Лидочка. Как все желающие использовать отпущенное им время жизни с максимальной отдачей, на всю катушку. Какое ты имеешь право осуждать их за это бессмысленное, как мычание глухонемого, счастье наслаждаться бытием?

Правильно, никакого такого права у тебя нет и быть не может.

А посему засунь в одно место свои комплексы, забирай свой поднос и отправляйся удовлетворять потребность растущего организма в энергетической подпитке. Тем более что организм-то этот — не твой кровный и единоличный, дружок, а чужой, взятый в бессрочную аренду, забыл?..

Куда бы приземлиться? Питающихся немного, но полностью свободных столиков нет. В большинстве своем сидят поодиночке. Кстати, вот еще одна любопытная вещь: почему-то многие тут стараются держаться на дистанции от остальных. Может, им надоело слушать бесконечные рассказы о прошлой жизни? По принципу: когда у человека своя беда, то о чужой он слушать не желает?..

О, наконец-то попался на глаза один из тех, общение с которыми ты прописал себе на ближайшие дни! Андрей-без-отчества Горовой. Сидит в самом углу, под большим плакатом с призывом: «Граждане! Соразмеряйте взрослый аппетит с возможностями детского желудка!» Правда, он не один, а в компании с известным писателем Никитой Бариновым… даже не писателем, а литератором, как он предпочитает представляться (помнишь, как ты спросил при первом же знакомстве с ним: «А какая разница?» — «Мой юный друг! Писатель — это ремесло. А литератор — это состояние души»).

Тем не менее свободное местечко за их столиком имеется, и мы им нагло воспользуемся. В том смысле, что не будем спрашивать у этих типов разрешения сесть. Молча брякнем свой поднос на стол, молча плюхнемся на низенький стул и примемся насыщаться. Тоже молча и даже как бы с отвращением. В полном соответствии с образом бывшего головореза «Спирали», которого тошнит от еще одной жизни в мерзкой плотской оболочке.

Хотя надо признать, что кормежка в Доме — на уровне хорошего ресторана.

А соседи-то мои не обратили на мое появление никакого внимания, только Горовой небрежно бросил: «Привет». Ну и пусть. Что с них возьмешь? Интеллектуалы. Аристократы духа. Богема. Интересно, а как они выглядели в их прошлой жизни? Какими были? Высокими толстяками или малорослыми доходягами? Лысыми или, наоборот, с нечесаными космами до плеч? Симпатичные лица у них были — или отвратные рожи?

Конечно, ничего бы мне это не дало. Слава богу, полвека первой жизни хватило, чтобы усвоить, что внешность человека не дает основания навешивать на него ярлыки. Сколько раз бывало, что неприметный и неопрятный замухрышка оборачивался при ближайшем рассмотрении душой-человеком, а, напротив, тщательно ухаживающий за собой красавчик-щеголь — подлецом и трусом…

Но когда слушаешь этих двоих, а особенно Баринова, трудно отделаться от подозрений, что их настоящая внешность была отталкивающей. Может быть, потому, что они глядят на мир сквозь мутную призму собственного творчества, и мир этот представляется им гадким и гнилым, как трухлявый пень.

Горовой тоже — неприятный тип. Этакий ревизор от журналистики, заранее знающий, что стоит копнуть каждого человека поглубже — и отыщется там такая пакость, какой свет не видывал. Что все втайне воруют, прелюбодействуют, нарушают законы и библейские заповеди.

Логично, что они обедают вместе. Рыбака тянет к рыбаку, а циника — к цинику.

Прислушаемся-ка к их беседе. Ну так и есть!.. О чем могут говорить люди творческой профессии, встретившись друг с другом в любом месте и в любом состоянии? Только о своем творчестве!

— …нет-нет, зря ты взялся за это дело, Ник, — с жаром доказывает Горовой писателю. — Ну, подумай сам: кому будут нужны твои гениальные романы? И, кстати, скажи: как ты их будешь выпускать в свет? Под псевдонимом, что ли?

— А почему бы и нет? — угрюмо ответствует Баринов, не отрываясь от овощного супа. — Ты одного не понимаешь, Энди… Думаешь, я раньше писал только ради славы, денег и толп поклонников с безумными глазами?

— Нет, ты писал, чтобы сеять разумное, доброе, вечное, — язвительно откликается Горовой. — Брось, Ник, |мы-то с тобой знаем, как это бывает на самом деле…

— М-да? — прищуривается литератор. — Ну и как же это бывает, по-твоему, на самом деле?