Саблями крещенные - Богдан Сушинский

Диана окинула взглядом его могучую фигуру. «Господи, а ведь я действительно не пережила бы, узнав, что отныне этот мужчина сможет слышать только голоса ангелов, — подумала она. — Как же уберечь тебя, мой мужественный князь? Как тебя уберечь?…»

Татарин подвел к Гяуру коня и, хотя в седло полковник вскочил не с той легкостью, с какой привык делать это, все же несколько минут на весенней французской земле, под взглядами прекрасной женщины, словно бы возродили его.

Проезжая мимо драгуна, сопровождавшего его и вместе с ним принявшего бой, князь благодарно сжал его предплечье.

— Шарль Компьене, господин полковник, — несколько растерянно представился тот.

— Князь Одар-Гяур. Когда кончится война с Испанией, рад буду видеть вас в своем полку, независимо оттого, где ему выпадет сражаться.

Графиня со свитой остановилась у вдовы местного священника, усадьба которой находилась неподалеку от церкви, между небольшой речушкой и старым, полупогибшим от времени и древесной хвори, лесом. Прибыв туда, Диана сразу же передала Гяура в руки лекаря, как отдают в руки палача, и вместе с вдовой принялась обдумывать, за каким столом и с каким вином лучше всего отметить свою встречу с ним.

Вдове не было еще и тридцати пяти. Непогрешимость скучного сельского бытия жены священника ушла в мир иной вместе с проповедями богобоязненного супруга, и теперь Мари так же редко вспоминала о том, что она вдова, как и о том, какие существуют проповеди и заповеди.

Всю историю встречи Дианы со своим возлюбленным прямо на поле боя она восприняла как совершенно невероятное приключение. Жалея, что оно произошло не с ней, пусть даже тогда, когда томилась в цепях замужества так же смиренно, как до сих пор, очевидно, томилась в них очаровательная графиня де Ляфер.

— Если бы князь погиб, — доверительно щебетала она, осматривая наряд графини, в который та перевоплощалась после костюма наездницы, — мы бы оплакали его вместе. Я знаю, как это делается. У нас в деревне есть три плакальщицы, лучшие на всю округу. Это было бы так трогательно.

— Как же вы меня расчувствовали, сострадательная моя! — с садистской вежливостью поблагодарила графиня. Еще в день приезда сюда Диана уверенно предположила, что Мари успела поглупеть задолго до того, как овдовела. Когда женщина остается при этом довольно смазливой, она становится опаснее чумы.

— А он, этот красавец-князь, еще не сражался на дуэли с вашим мужем? — взяв гостью за плечи, Мари вращала ее у венецианского зеркала с такой придирчивостью, будто готовила к венцу невесту.

— Разве вам представили меня как вдову?

— Да, вы еще не вдова, — удивленно подтвердила Мари, глубокомысленно сунувшись в зеркало вместе с графиней, отчего той показалось, что стекло вот-вот обагрится стыдливыми трещинами. И задумалась, пытаясь сообразить: что бы это значило, что, имея такого любовника, Диана все еще не вдова. — А мои почитатели, — вздохнула она, — все из благоверных прихожан и намного старше моего покойного мужа. Они так ладанно целуют мои руки, что иногда я сомневаюсь: известно ли им, что у женщин существуют и иные части тела, которые тоже не мешало бы время от времени целовать.

— Грешные мысли, преподобная Мари. На вашем месте я бы крестилась.

— Господи, графиня… — с легким укором осенила ее своей наивно-скабрезной улыбкой белолицая нормандка. — Даже Бог не знает, какими грешными бывают мои мысли, когда я начинаю думать о мужчинах. Причем, — доверительно поведала она, — в последнее время они посещают меня все чаще.

«Вот и оставляй после этого князя Гяура на попечение смиренной вдовы священника!» — извлекала для себя уроки де Ляфер, подойдя к окну.

Напротив, через улицу, отдавал серостью фасад второго дома вдовы, который в свое время священник использовал в качестве постоялого двора для проезжих священников и монахов. Диана видела, как, появившись на крыльце, седовласый врач-еврей задумчиво потер пальцами подбородок и потом долго смотрел в небо, словно отпевал-отмаливал очередного своего больного.

— Я-то надеялась увидеть на крыльце не вас, — довольно строго упрекнула его графиня, распахнув окно.

— Догадываюсь, — близоруко щурился врач, направляясь прямо под ее окно.

— Вы осмотрели князя?

— Это не тело, это статуя, сотворенная из каррарского [23] мрамора. Имея такую натуру, Донателло и Бернини творили бы совершенно иные образы.

Землистое лицо врача могло служить пособием для определения всевозможных хворей, какими только облагородил себя род человеческий. Но, очевидно, сам врач об этом не догадывался. К своему счастью.

— Нет нужды объяснять мне, что это за натура, мсье Зинберг. Лучше сообщите что-нибудь утешительное.

— Если я скажу, что ему придется несколько раз полежать в ванне с богемской солью и провести несколько ночей не в седле, а хотя и на довольно жесткой постели, но в совершеннейшем спокойствии — это вас утешит?

— Думаете, это ему удастся?

— Полежать в постели?

— Полежать в спокойствии.

— Ну, уж это во многом будет зависеть от вас, графиня.

— Доктор, как всегда, прав, — втиснулась в окно вдова.

— Терпеть не могу недомогающих мужчин, — вздохнула Диана.

— Сие мне тоже известно, — благодушно признался ей Зинберг. И, вежливо поклонившись, потянулся за ее рукой.

— Интересно, вы-то хоть догадываетесь, что у женщин целуют не только руки? — отомстила ему Диана. Создавая очередную загадку для богобоязненной вдовы Мари.

Замок графа Кончевского возникал на небольшом плато, высящемся между двумя грядами холмов, словно храм среди тайных языческих святилищ. Срединный купол его венчался острым шпилем, придавая замку некое подобие полукатолического-полумусульманского храма. Стены были облагорожены элегантными овалами псевдоготики, а небольшая мраморная лестница с двумя площадками и римской анфиладой развеивала тоску провинциальной аристократичности усадьбы венецианскими грезами дворца дожей.

Как этот проблеск архитектурной цивилизации уцелел посреди варварского половодья кровавых восстаний, пепельных набегов и амбициозных междоусобиц; как он выжил среди вселенской нищеты соломенных стрех и подгнивших, полуразвалившихся перелазов южного порубежья, этого не способен был понять никто.

Из окна флигеля, который был отведен ему, Хмельницкий долго наблюдал за притихшим, словно давно покинутым своими обитателями, замком. Крыши хозяйственных построек, вынесенных за каменную ограду и упрятанных за ближайшими холмами, казались ему безжизненной вертепной декорацией барского умиротворения, воцарившегося в усадьбе графа после того, как сам Кончевский с десятком надворных казаков, а также полковник Иван Барабаш с тремя сопровождавшими его казаками, двинулись навстречу кортежу канцлера.