"Абрамсы" в Химках. Книга третья. Гнев терпеливого человека - Сергей Анисимов

– Три минуты привал…

Стоны, охи, мат. Бойцы повалились в мокрую траву, как сбитые с ног чем-то тяжелым. Один из беспилотников явно ходил где-то прямо над кронами. Видит ли он их? Инфракрасным датчиком, например? Может, да, а может, и нет: листва мокрая, экранирует хорошо.

Секунды бежали просто как сволочи. Три минуты – это слишком мало, чтобы перестали ныть ноги, но зато можно уже хоть как-то успокоить дыхание. Сколько там у боксеров между раундами? Тоже три? Две?

– Подъем! На том свете належитесь! Вперед!

Понуканий особо не требовалось, они и так все понимали. Николай поймал острый взгляд Вики, поймал спокойный взгляд ее второго номера Кости, поймал полный злобы взгляд бойца по имени Андрей, которого все звали Крок. И он даже знал, от чего парень злой. Ему не дали остаться среди убитых врагов. По первому, а затем по второму разу проверить, нет ли среди них живого. Ему уже объясняли: тяжелораненый враг – это очень полезная вещь, не менее полезная, чем убитый. Нет, не понимал. Не он один. В глубине души Николай был с парнем согласен: что там еще будет с каждым таким раненым… А так… На правую лямку разгрузки бойца был навечно пришит замызганный помпончик от детской шапочки. Никто из них не спрашивал, зачем. Все знали и так.

Мысли были мутные, потому что кислорода мозгам совершенно очевидно не хватало: все шло в мышцы ног. И спины, которая ныла от груза уже с подвыванием, на уровне непрерывной острой боли. Но удовлетворение и злобный кураж пока перевешивали желание упасть и сдохнуть прямо вот здесь – значит, нормально. Не то чтобы он «с оптимизмом смотрел в будущее», но желание еще хоть разок подраться в свое удовольствие лежало буквально на поверхности всей смеси испытываемых им чувств.

Очередной километр в гору. Очередная смена курса. Очередной раз, когда ему передают оттягивающий все руки вещмешок с автомобильным аккумулятором. Хорошо, что его не приходится тащить за пластмассовую ручку. Плохо, что инженер, блин, не изобрел чего-нибудь, требующего для питания не такой тяжести. В идеале – энергии космоса.

– Док, по сторонам гляди! Вперед гляди! Пришибу, блин!

К офицерским званиям в отряде относились серьезно. На войне лейтенант – это очень и очень много, а полковник – это нечто совершенно невиданное. Но дело есть дело. Если лейтенант медслужбы тупит и не смотрит по сторонам и вверх, потому что слишком устал, бедненький, – то что? Пожалеть его?

Николай оскалился на командира взвода. Это был идеальный командир: умелый, прекрасно балансирующий на тонкой грани между храбростью и осторожностью, не жалеющий ни себя, ни своих людей, ни врага. Излишняя интеллигентность и даже просто особые вежливость и воспитанность в число его достоинств не входили, и слава богу. Служить и воевать под началом доброго, мягкого, интеллигентного командира взвода разведки было бы, наверное, очень смешно – и уж точно не долго.

Сотни и тысячи шагов складывались в километры, кровь в ушах шумела налаженным насосным гулом. Разведвзвод оставил завывающий хрип моторов далеко позади, а буквально на выходе из лесного пятна организованным стрелковым огнем сбил надоевший беспилотник. Второй к этому времени куда-то упорхал. Возможно, искать ядро отряда, более уязвимое, чем довольно быстро передвигающийся и довольно неплохо вооруженный взвод. Потрепанный, крепко помятый, но готовый к тесному общению на средних дистанциях. Сам доктор Ляхин тоже совершенно не был интеллигентом. Умным вроде был, а интеллигентом – нет. И не станет уже скорее всего.

– Еще привал… Пять минут… Или жаже шесть.

– «Жаже»?

Старший лейтенант Сомов посмотрел на умника с удивлением и некоторой даже надменностью. Сплюнул на землю густой слюной. Привычно и просто матюкнулся. Все так же привычно ухмыльнулись. Мат вообще был довольно полезной штукой. Полезной психологически. Как любой ритуал.

К вечеру они удалились от места последней стычки километров на десять. Зигзагами – это было все двадцать, потому что по прямой разведчики не ходили принципиально. Никогда не угадаешь, какой на тебя сейчас смотрит датчик. Никогда не знаешь, кто будет ждать тебя в конце следующего отрезка маршрута. А ну как сияющая черно-красным светом дверь с надписью «EXIT?»[32]

И уже в сумерках они развернулись и потрусили почти что обратно. Под острым углом к направлению, с которого пришли. Случались ночи, когда спать не приходилось вообще, но в этот раз прямой погони на хвосте не было. И единственная рация не захлебывалась воплями о помощи, умоляя поднажать и куснуть зажавших отряд врагов хотя бы разок, дать штабу и хозяйственникам хоть тень шанса. А бывало и такое, и каждый раз это бывало очень и очень больно…

Уже укладываясь на почти ощупью нарубленный лапник, Николай потрогал вспухшую по коже руки полосу. Было забавно, что он совершенно не помнил, откуда она взялась. Точно не от пули. Нарвался на сук в лесу? Тоже не похоже, как ни странно. Похоже, может быть, на ожог от щупальца медузы – но откуда медуза в перелесках северо-запада России?

– Че, доктор, туго?

– Туго, блин.

– Ниче, прорвемся… – и через секунду, без паузы: – А ты как сам думаешь?

На такое можно было только плечами пожать. Сам он ничего не думал, просто воевал, как мог. Вряд ли они вытянут еще сколько-то много: очевидно, что за них взялись серьезно. А после вчерашнего и сегодняшнего небольших успехов возьмутся еще серьезнее. Он посмотрел на спросившего внимательно, но толку от этого было никакого – сумерки стали уже совсем темными. Покряхтел, улегся на колючие, хрустящие под его весом ветки, едва прикрытые бушлатом. Вздохнул.

Засыпания Николай совершенно не запомнил, но ночь его удивила. В этот раз он почему-то не просыпался каждые двадцать минут от холода сверху и снизу или от того, что что-то показалось. На войне у него снов обычно не было – он просто быстро коченел в одной позе и потихоньку затекал. Но тут ему начал сниться тот бой с саперами. Когда все там наконец завершилось и он закончил с перевязками своих раненых, то осторожно подошел к телу и несколько минут разглядывал убитого врага. Лет двадцать пять, может быть. Моложе его самого. Белый. Кровь ярко-черная, как у всех них, как у нормальных людей. Лицо искажено гневом и страданием. Пули и осколки пощадили его, и оно оказалось одухотворенным и даже красивым: у убитых так бывает редко.

Нагнувшись, Николай содрал с шеи бойца «собачий жетон» в резиновой окантовке, и прочел имя, тут же вылетевшее у него из головы. Группа крови A(II)Rh+, обычное дело. Он равнодушно кинул его на оборванной цепочке на грудь убитого, жетон тут же залила кровь. Ничего, отчистят.

На дороге уже заканчивали. Один из саперов был еще жив – вовремя катнулся вбок, и его задело только краем прицельной очереди. Помогать своим отбиваться он не стал, так и лежал, зажимая раны на перебитых ногах ладонями и воя от ужаса. Может, надеялся, что остальные сами справятся и помогут ему, а может, и просто ничего не соображал от боли. Один из разведчиков нагнулся к нему, начал задавать положенные вопросы – тот только выл и ворочался влево и вправо, бессмысленно тараща белые, ничего, кроме муки, не выражающие глаза. Стоящий рядом комвзвода наконец отвлекся на него, с секунду смотрел, потом сделал положенное.