Вермахт у ворот Москвы - Михаил Мягков

В докладе представителя генштаба ОКХ далее говорилось, что войскам не хватает самых необходимых продуктов питания. Мародерство и грабеж стали обычным явлением: «…Там, где теперь дислоцируются войска, больше не может быть речи о том, чтобы у крестьянина в хлеву была корова…» Указывалось на большое различие между боевыми качествами прежнего состава частей и пополнением. Молодые солдаты не выдерживали схваток и отступали, даже не израсходовав всех патронов[527].

Начало советского контрнаступления под Москвой вызвало у большого числа военнослужащих ГА «Центр» панические настроения. Хорошо сведущие в истории немцы стали вспоминать о судьбе армии Наполеона. Многие солдаты и офицеры вермахта осознали, что рассчитывать на скорое завершение кампании теперь не приходится, а счастливое возвращение домой – под большим вопросом. В декабре 1941 г. они почувствовали, что противник способен не просто сопротивляться, но и с успехом уничтожать немецкие войска. Подобные мысли прозвучали в письме унтер-офицера Рихарда Ригера своим родителям в Вюртемберг: «…Теперь война приняла другие формы, и борьба с каждым днем делается все ожесточеннее. Сложились такие условия, на которые никто не рассчитывал и которые нельзя сравнить с прежними…»[528] «Судьба Наполеона и замерзших в 1812 году французских солдат», как утверждали в декабре 1941 г. германские пленные, угнетающе действовала на личный состав группы армий «Центр». Моральные силы немцев были до предела перенапряжены. Какое-то время осознать тот факт, что Германия не застрахована от поражения в войне с Советским Союзам им (как ни парадоксально), пока препятствовали непрекращающиеся атаки советских дивизий, смертельная опасность, нависшая над каждым военнослужащим. Шок от неожиданного русского наступления не давал возможности размышлять здраво. Однако есть все основания полагать, что паника, которая охватила тогда войска ГА «Центр» затронула самые основы морального духа немецких солдат, подорвала их веру в непобедимость германской армии. В декабре 1941 г. рядовой А. Фольтгеймер в письме своей жене жаловался: «Здесь ад. Русские не хотят уходить из Москвы. Они начали наступать. Каждый час приносит страшные для нас вести… Умоляю тебя, перестань мне писать о шелке и резиновых ботиках, которые я обещал тебе привезти из Москвы. Пойми – я погибаю, я умру, я это чувствую…»[529]

Стойкость, дисциплинированность, умение наступать и держаться в обороне отличали немецкого солдата в 1939–1941 гг. Германские генералы верили в своих подчиненных. Но условия, при которых проходило отступление от Москвы в декабре 1941 г., заставило их пересмотреть свои прежние оценки морального потенциала вермахта. Гитлеровское руководство понимало, что обычными мерами восстановить положение невозможно. По мнению фюрера, судьба всей войны зависела теперь от того – удастся или нет выдержать натиск Красной армии. В войска поступила известная директива «держаться», запрещавшая дальнейший отход. Принимались самые строгие меры к трусам и паникерам.

Зимой 1941/42 г. частям вермахта приказывалось уничтожать все населенные пункты, оставляемые русским. Создание «мертвой зоны» на пути отхода немецких войск было ответной реакцией на неспособность добиться военной победы на фронте под Москвой. По мнению германского командования, жестокость по отношению к гражданскому населению должна была способствовать восстановлению боевого духа военнослужащих. Подобные бесчеловечные распоряжения находили одобрение не только у личного состава эсэсовских команд, но и у солдат сухопутных войск. Немцы выполняли их с присущей им педантичностью, не задумываясь о том, на что они обрекают русских людей своими действиями. Своеобразная гордость за свой «профессионализм» сквозит в письме сапера Карла К. своим родителям от 23 декабря 1941 г.: «…Мы отошли уже на несколько километров назад. Но все время в нас нуждаются то здесь, то там. Все оставляемые нами деревни сжигаются, все в них уничтожается, чтобы вторгающиеся русские не имели возможности разместиться. Не оставляем после себя ни гвоздика. Эта разрушительная работа – дело наше, саперов…»[530]

Но педантичности в исполнении самых жестоких приказов германскому командованию было мало. Моральное состояние военнослужащих ГА «Центр» продолжало катастрофически падать. Генералам вермахта необходимо было усилить в сознании своих солдат образ «кровожадного и безжалостного» противника, который не «оставляет в живых раненых» и «расстреливает пленных» немцев. В конце декабря в войска ГА «Центр» поступил документ, который следовало довести до каждой части. Это был приказ фельдмаршала В. Рейхенау (с декабря 1941 г. командующий ГА «Юг»), который Гитлер одобрил и распорядился распространить на всем Восточном фронте. Фюрер увидел в нем нужные слова, воздействующие, прежде всего, на психологию военнослужащих: «В годовщину большевистской революции Сталин отдал приказ убивать на русской земле каждого немца. Таким образом была объявлена война на полное уничтожение… В официальных русских документах проступает кровожадность озверелого русского командования.

Немецкие солдаты!

Вы уже достаточно хорошо поняли, что русские солдаты являются безвольным инструментом в руках их комиссаров. Они готовы на любую подлость. Я обязан сообщить вам эти факты, чтобы вы точно знали, что можно ожидать от красных бестий…»[531]

Оставим в стороне качество и количество «эпитетов» германского фельдмаршала, которыми он «наградил» советских бойцов. Неудачи на фронте явно поколебали выдержку представителей элиты немецкого офицерского корпуса. Важно другое – подобные приказы призваны были уничтожить в головах военнослужащих всякую мысль о возможности компромисса в войне. Германский солдат должен был руководствоваться в бою ненавистью к врагу и страхом пленения. Мораль в этой борьбе одна – сражаться до конца и если придется умереть, то продать свою жизнь как можно дороже. Зимой 1941/42 г., по мнению известного американского историка Омера Бартова, Гитлер выдвинул концепцию войны, которую принято называть «или все, или ничего». Солдат мог теперь либо умереть, либо победить в войне с Советским Союзом, третьего ему было не дано.

Надо сказать, что подобные приказы возымели свое действие. Многие германские солдаты сопротивлялись под Москвой (да и в последующих сражениях) с таким упорством именно из-за страха быть расстрелянными в советском плену. Так, согласно показаниям на допросе рядового 1-й роты, 553-го пехотного полка, 329-й пехотной дивизии Вальтера Г., захваченного в плен на Калининском фронте уже летом 1942 г. следовало, что немецкие солдаты «в плен не сдаются, так как боятся расстрела». Далее он рассказал следующее: «В то, что русские расстреливают пленных, верят очень многие. Об этом часто говорят офицеры и пишут все газеты. При сдаче в плен теряется всякая надежда на возвращение обратно к себе на родину. А это для каждого очень дорого. Я и теперь уверен, что меня расстреляют. Германии мне больше не видать…»[532]