Вермахт у ворот Москвы - Михаил Мягков

В начале января 1942 г. наступление советских фронтов под Москвой продолжало успешно развиваться. Командирам немецких частей все труднее удавалось удерживать своих солдат на позициях и поднимать их в контратаку. Боевые неудачи, высокие потери, суровая погода – все это пагубно воздействовало на настроения военнослужащих. Штаб 9-й армии 17 января 1942 г. передал в штаб ГА «Центр» донесение командующего 3-й танковой группой о боевом и численном составе 6-й танковой дивизии, в котором специальным разделом были представлены сведения о моральном состоянии войск. Там, в частности, отмечалось: «В результате непрерывных тяжелых боев, холодов и неслыханного напряжения солдаты настолько измотаны, что все чаще офицеры оружием заставляют их подняться в атаку. Необходимость сразу по прибытии подвергать необученное пополнение всем трудностям, вызванным боевой обстановкой и погодными условиями, неизбежно вызывает паническое настроение. Офицеры напрягают все свои силы, но большая их часть уже выбыла из строя. Становятся все более частыми физические и нервные срывы…»[533]

В это время служба безопасности СС, по свидетельству отечественного историка А. Якушевского, констатировала широкое распространение в самой Германии, среди жителей городов и деревень, сведений из писем солдат Восточного фронта, в которых рассказывалось об их тяжелом положении. Цитировались следующие строчки из разных посланий: «Я являюсь последним из старого состава нашей воинской части, все остальные убиты или ранены»; «Из моей роты в живых осталось только 15 человек»; «У меня только одно желание – возвратиться живым из этого пекла». Во многих письмах содержались жалобы на недостаток зимнего обмундирования. Некоторые просили прислать на фронт что-нибудь из продовольствия[534].

Показательно, что зимой 1941/42 г. многие немецкие солдаты при описании боевых действий использовали в своих посланиях термины: «пекло», «адский котел» и т. п. Вполне вероятно, что советское контрнаступление отождествлялось в их сознании с «божьей карой» за уже совершенные вермахтом преступления на советской земле. Солдат Алоис Пфушер (п/п 11706 в) писал с Восточного фронта 25 февраля 1942 г. своим родителям в Баден: «…Мы находимся в адском котле, и кто выберется отсюда с целыми костями, будет благодарить бога. Многие из наших товарищей убиты или ранены. Борьба идет до последней капли крови. Мы встречали женщин, стреляющих из пулемета, они не сдавались, и мы их расстреливали… Ни за что на свете не хотел бы я провести еще одну зиму в России…»[535] (см.: Приложение, док. № 17).

Не менее выразительно написал о ситуации на фронте обер-фельдфебель Р. Мелиг (п/п 07056с) своей знакомой Элизе Грюгнер в Карлсбад 22 февраля 1942 г.: «…Можешь мне поверить, что здесь нет ничего хорошего. Ужасно! Я не могу тебе писать обо всем подробно. То, что нам за последние 14 дней пришлось пережить, – неописуемо. Если бы нам удалось выдержать еще недель восемь! Ну, будь что будет – с божьей помощью…»[536]

В сознании одних немцев боевые действия вызывали религиозно-мистические чувства, у других – банальную картину бойни; многое, естественно, зависело от образования и воспитания военнослужащего как в школе, так и в семье. Ефрейтор Якоб Штадлер (п/п 19226) описал 28 февраля 1942 г. некой Мине Лен из Цигельгаузена свои впечатления от Восточного фронта: «…Здесь, в России, страшная война, не знаешь, где находится фронт: стреляют со всех четырех сторон. “Старики” уже сыты по горло этой проклятой Россией. Убитых и раненых больше чем достаточно… В дороге я чуть не заболел и должен был отправиться в лазарет… лазарет напоминает бойню…»[537]

Во многих письмах немецких военнослужащих с фронта в начале 1942 г. прослеживается чувство усталости от войны. Солдаты жаждали избавления от выпавших на их долю лишений. Основным вопросом для них стал «когда же все это кончится?». До февраля 1942 г. перспектив скорого прекращения творящегося кошмара, казалось, не было видно. Однако ближе к концу последнего месяца зимы 1942 г. появилась надежда. Напор советских частей теперь уже не представлялся столь сокрушающим. Силы Красной армии были на исходе. Начался постепенный переход к позиционным формам боевых действий. Соответственно в письмах немецких военнослужащих на родину стали проглядывать более оптимистические нотки. В них уже не чувствовалось паники и обреченности. Обер-лейтенант Коте (п/п 20224) написал своей жене Бетти Коте в Бестдорф 28 февраля 1942 г. следующие строчки: «…Только что пробудился от давно заслуженного сна. Пора было, наконец, дать глазам хоть немного отдохнуть… К сожалению, город Белев (находился в полосе обороны 2-й танковой армии. – М. М.) не имеет уже почти ни одной крыши. Но и из развалин мы ухитряемся строить себе укрытия… Вот придет весна, и тогда поля сражений будут за нами. Сейчас у нас беспрерывные переходы от атак к обороне, но постепенно противник слабеет, а мы делаемся сильнее, т. к. постепенно прибывают наши тяжелые орудия…»[538]

К началу марта 1942 г. гитлеровское руководство уже вовсю развернуло пропаганду нового «весеннего решительного наступления» против Красной армии, стараясь внушить немцам уверенность в конечном благоприятном исходе войны. 6 марта 1942 г. ефрейтор Вагнер (п/п 33041) сообщил своей жене Доротее Вагнер в Берлин: «…Мы страстно ждем весеннего наступления, которое должно принести нам избавление…»[539] Из неоконченного письма другого солдата жене Гильде от 13 марта 1942 г. можно понять, что в полосе обороны его соединения к тому времени активные боевые действия закончились: «…Сейчас наступила маленькая передышка и, может быть, наступит поворот в общем ходе войны…»[540]

Первой реакцией немецких военнослужащих на прекращение отступления вермахта было желание быстро исправить (уже весной-летом 1942 г.) последствия своих неудач под Москвой. Сами того не представляя, германские солдаты были гораздо более подавлены фактом поражения у стен советской столицы. Отступление и связанная с ним паника в войсках имели куда более серьезные последствия. Весной 1942 г. в сознании многих военнослужащих вермахта возникает и укрепляется мысль, что на Восточном фронте каждый должен выживать самостоятельно. В ходе битвы под Москвой немецким солдатам часто приходилось спасаться бегством и думать только о спасении своей собственной жизни. Типичным тому примером является письмо ефрейтора Иоганнеса Михеля своей сестре от 22 февраля 1942 г.: «… Отступление не прошло для нас бесследно – кто отморозил ноги, кто нос, всякое было. Питание стало безобразно скудным. Нужно самому себе помогать, иначе плохо кончишь. Но вы обо мне не беспокойтесь, уж как-нибудь мы пробьемся… Может быть, это скоро кончится, и мы вернемся здоровыми домой… Нам это все так надоело…»[541]