Оборотень в погонах - Андрей Уланов

– Вижу, – отзываюсь я.

– Что?!

– Горы. Луна почти полная.

– Ишак ты недорезанный! – обиженно шепчет Ладога, – Я ж серьезно.

Мы сидим в засаде больше трех часов и уже я успел отойти от сумасшедшего пролета по ущелью, когда каменистые склоны проносятся рядом – руку протяни! – от борта ковра, летящего со скоростью больше сотни верст в час. Но – Бог миловал, а умения нашим ковролетчикам не занимать. Если надо, они любой ведьме сто очков вперед дадут.

Сегодня нашей группе повезло – в том смысле, что нас послали не «вверх». Вверх – это значит, в горы окружающие плато, потому что там уже через пару часов начинаешь думать не о басмачах, а о том, как бы не окочуриться к утру от холода. И как добыть хоть каплю воды из промерзшей насквозь фляги.

Хотел бы знать, какой вообще смысл в этих засадах? Перевалы зимой завалены снегом. За три недели «блошиных прыжков» по этим проклятым горам мы еще не «завалили» не одного каравана. Притом, что на равнине результат «давал» порой каждый пятый выход.

Дорога, на которой мы сидим, идет с равнины вглубь горного массива. На самом деле дорог из кишлачной зоны две и по какой пойдет караван – если он вообще пойдет сегодня – ведает только его старший, да еще аллах. Но группа у нас маленькая, а потому вторую дорогу командир приказал просто заминировать.

Плохо то, что то места засады до ближайшего кишлака верблюд доплюнет – меньше двух верст. А по окрестным горам наверняка шастает пара-тройка банд.

– Ну, чего там?

Ладога нервничает и я знаю, в чем заключается причина его нервозности – в крохотной склянке эликсира, которую он судорожно зажимает в левом кулаке. Снадобье, дарующее колдовское зрение – штука ох как недешевая, а потому командование, в великой мудрости своей, приняло решение об экономии столь ценного продукта. О том, как весело сидеть в чужих горах, пялясь в непроглядную тьму перед собой и надеясь лишь на то, что сидящий рядом друг успеет вовремя подать сигнал – ибо эликсир действует отнюдь не мгновенно – в высоких штабах как-то не думается.

Я искренне сочувствую Ладоге, но помочь ему ничем не могу. Из высохшего русла ручья, где устроилась наша подгруппа, дорога просматривается отлично до самого входа в ущелье и на ней нет никого. О чем я ему и сообщаю.

– Ч-черт, – выдыхает от и, тут же спохватившись, осеняет себя крестным знамением. – Прости Господи, вырвалось… хоть бы рассвет поскорее настал, а?

– Да брось ты дергаться, – шепчу я. – Вон, с Гимли пример бери.

Третий в моей подгруппе – рыжебородый сержант-гном тоже лишен ночного зрения, но кажется, это его нисколько не беспокоит. Равно как, впрочем и много еще чего. Свою склянку с эликсиром он небрежно сунул куда-то в карман, арбалет положил на землю. Озабочен же наш с Ладогой напарник состоянием большого пальца своей правой ноги, который он и пытается разглядеть в зыбком лунном свете.

– Гимли.

– Ну?

– Одень носок обратно, – шепотом приказываю я.

– Зачем?

– Он распространяет вокруг настолько неповторимый аромат, – поясняю я. – Что на этот запах скоро сбегутся все окрестные гоблины.

К моему удивлению, гном подчиняется и лишь начав шнуровать мокасин, бормочет себе под нос что-то вроде «интеиллихент хренов».

– Как-как ты меня назвал? – переспрашиваю я, догадываясь, впрочем, что именно пытался выговорить гном. «Инатерилериутелиен»… это свое прозвище я и сам без подготовки разве что с третьей попытки произнесу.

За горами на северо-востоке ночное небо на миг озаряется багровой вспышкой. Долгие мгновения мы ждем грохота – но его все нет и нет.

– А земля-то дрогнула, – авторитетно заявляет Гимли. – Не иначе, как «Огненным смерчем» врезали.

– Скажешь тоже, – недоверчиво мотает головой Ладога. – Делать нашим боль нечего, как «смерчем» по хребту наобум лупить.

– Ну почему же наобум, – возражает сержант. – В той стороне как раз трасса проходит. Я как раз по ней в прошлый раз конвой сопровождал… три дня, жара за сорок… думал, сдохну на солнцепеке. Там на блокпостах такие сопляки сидят – подходы минами завалили, сами за частокол нос высунуть боятся. В них из темноты одну стрелу пустят – сразу поддержку запрашивают. Я одного отловил, спрашиваю: «Вы хоть один секрет выставляете?», так он на меня та-акими глазами посмотрел. Днем-то они храбрые – сигареты у погонщиков клянчить, да мирных декхан трясти.

– Да какие они тут мирные? – огрызается Ладога. – Еретики, одно слово. Пока ты на него ствол наведенным держишь, он тебе и лыбиться и кивает, а стоит отвернуться – и сразу кинжал под лопатку.

– А нехрен кирасу снимать, если по дувалам бродить собрался, – говорит Гимли.

– Угу. В ней же два десятка фунтов. В полдень самое то.

– Если ты такой хиляк, хрена в егерях делаешь? – презрительно замечает гном. – Я вот еще и кольчужку дедовскую под панцирь подсунул – и сижу спокойно, а ты, сын ишака, трясешься, как зомби на танцах.

– Слышал, а? – разворачивается ко мне Ладога.

– Слышал.

– Ну так скажи чего… ты ж у нас, типа, старший… по званию. Чего этот недомерок тут разоряется.

– Во-первых, рядовой, – говорю я. – Брат сержант тебе не разоряется, а разговоры разговаривает, а во-вторых, правильно он все излагает. Если ты сам…

– Чу, – перебивает меня Гимли. – Слышу.

Слух у гнома тоньше моего… но на дороге чисто до самого входа в ущелье, а потому я без лишних слов разворачиваю винтовку в сторону кишлачной зоны и приникаю к прицелу.

Вскоре звук доносится и до меня. Противный, дергающий нервы скрип арбы, которую, наверное, лет пять не смазывали… или эта арба везет чего-то совсем уж неподъемное.

– Одна, – шепчет мне гном.

Я коротко киваю, не отрываясь при этом от прицела – ибо как раз в этот момент арба показывается из-за поворота. Она и впрямь перегружена по самое немогу – чем-то габаритным, заботливо укутанным брезентом.

– Ну? – горячо шепчет Ладога и, не дожидаясь моей команды, опрокидывает склянку себе в горло. – Че там?

Я коротким жестом показываю, чтобы он заткнулся – время разговоров кончилось!

Арба приближается к нам очень медленно – я успеваю во всех подробностях рассмотреть морду переднего вола, мало чем отличающееся от него рыло сидящего на передке гоблина и лицо сидящего рядом с ним человека, небрежно придерживающего длинный и тонкий – похоже, китайский – посох.

Амулет в нагрудном кармане молчит – и значит, командир группы не считает нужным отступать от первоначального плана. По нему головная или единичная цель должна пропускаться – для поражения средствами подгруппы, дальней по маршруту движения.

О… задергался…

– Слушаю, брат лейтенант.

– Продолжайте наблюдение за окраиной, – доносится до меня сквозь характерное каменное потрескивание. – Если посвятится еще что-нибудь – сообщайте.