До последнего - Дэвид Бальдаччи

В папке находились фотографии Харри — анфас и в профиль с правой и левой стороны с шедшими понизу идентификационными номерами. За свою жизнь Веб повидал множество тюремных снимков, которые почти не отличались друг от друга. У людей на таких фотографиях было потерянное выражение лица: казалось, они были близки к тому, чтобы перерезать себе вены или пустить пулю в висок. Но Харри Салливан на этих снимках улыбался. Складывалось впечатление, что ему удалось обвести копов вокруг пальца, даже несмотря на то что они засадили его в тюрьму. Впрочем, годы сказались на нем не лучшим образом. Он уже не походил на того красавчика, которого Веб видел на фотографиях, хранившихся в принадлежавшей матери коробке. На последней же серии тюремных снимков он выглядел дряхлым стариком. Но продолжал улыбаться, правда, демонстрируя при этом почти полное отсутствие зубов. У Веба не было причин его любить; тем не менее ему было неприятно наблюдать запечатленную на цветной кодаковской пленке постепенную деградацию этого человека.

Потом Веб стал читать выдержки из показаний его отца на процессе и временами не мог сдержать улыбки.

— Мистер Салливан, — спрашивал прокурор, — верно ли, что в ту ночь, о которой идет речь, вы были...

— Извини, парень, никак не пойму, о какой это ночи ты толкуешь? Память у меня уже не та, что прежде.

Веб мысленно представил себе, как при этих словах папаши Салливана законник закатил глаза к потолку.

— Мы говорим о ночи на 26 июня, сэр.

— Понятно. Ты, парень, делаешь успехи, и твоя мать наверняка будет тобой гордиться.

В стенограмме в скобках было указано: «смех в зале».

— Я вам не «парень», мистер Салливан, — сказал прокурор.

— Прости меня, сынок. Я не очень-то опытен в таких делах и уж точно ничего дурного не имел в виду. По правде говоря, я просто не знаю, как к тебе обращаться. Когда меня перевозили из тюрьмы в это величественное здание, люди называли тебя такими словами, что я ни за что не отважился бы повторить их перед почтенной публикой. От таких слов моя бедная покойная матушка, у которой был-таки в душе страх божий, наверняка перевернулась бы в своей католической могилке. Главным образом, эти люди выражали сомнения в твоей честности и неподкупности, а что может быть для мужчины неприятнее?

— Меня не волнует, как отзываются обо мне преступники, сэр.

— Прошу меня извинить, сынок, но худшие отзывы принадлежали тюремным охранникам.

«Снова смех в зале», — напечатал секретарь суда. Веб решил, что в суде все просто умирали от смеха, поскольку секретарь поставил в конце этой ремарки несколько восклицательных знаков.

— Может, все-таки продолжим, мистер Салливан? — спросил законник.

— Знаешь что? Зови меня Харри, поскольку, когда моя ирландская задница появилась на свет, ее нарекли этим именем.

— Мистер Салливан! — На этот раз его папашу призвал к порядку судья, который, как казалось Вебу, в этот момент тоже едва удерживался от смеха. Конечно, Веб мог и ошибаться, но фамилия судьи была О'Мэлли, а это означало, что у них с папашей было нечто общее — по крайней мере национальность и, как следствие этого, традиционная неприязнь к англосаксам.

— Я, конечно же, не стану называть вас Харри, — сказал прокурор. Веб словно воочию увидел проступившее на лице этого человека негодование. Еще бы! Ведь папаша втянул его в совершенно ненужный двусмысленный разговор, да еще ухитрился при этом выставить его на всеобщее посмешище.

— Что ж, парень, я знаю, что твоя работа заключается в том, чтобы упечь меня, несчастного, в тюрьму, где такие холодные, темные камеры и где люди относятся друг к другу без всякого почтения. А ведь мое дело не стоит и выеденного яйца, так как в его основе лежит обыкновенное недоразумение и, возможно, то обстоятельство, что я позволил себе хлебнуть лишнего. Но ты все равно зови меня Харри, поскольку даже если тебе и удастся исполнить свое ужасное намерение, это не помешает нам остаться добрыми друзьями.

Заканчивая читать эту главу из жизни своего папаши, Веб не без удовлетворения отметил, что на этот раз присяжные оправдали Харри Салливана по всем пунктам.

За последнее преступление Харри Салливан получил двадцать лет — самый большой в своей жизни срок. К настоящему времени он уже отбыл из него четырнадцать лет в Южной Каролине — в тюрьме, которая была знаменита своим суровым режимом. Ему предстояло провести за решеткой еще шесть лет, если его не выпустят по закону об условно-досрочном освобождении или, что более вероятно, если он не умрет в своей камере.

Веб доел пасту и сделал последний глоток эля. Ему нужно было просмотреть еще один документ. Он прочитал его довольно быстро, но именно этот документ поразил его больше всех остальных.

Бюро делало свою работу на совесть. Уж если там хотели узнать чью-то подноготную, то не гнушались ничем. После того как ты подавал заявление о приеме на работу в Бюро, люди из этого учреждения беседовали чуть ли не с каждым человеком, с которым тебе приходилось встречаться в своей жизни. Бесед этих не могли избежать ни учительница младших классов, ни продавец магазина напротив, ни девчонка, с которой ты сначала встречался, а потом, бывало, и спал. Позже эти люди беседовали с отцом девушки, который, когда компрометирующая информация выплыла наружу, разговаривал с тобой на повышенных тонах. Люди из агентства разговаривали также с парикмахершей, которая тебя подстригала, с менеджером банка, у которого ты хотел взять кредит на покупку автомобиля, и даже с руководителем группы бойскаутов, который нянчился с тобой в детстве. Короче говоря, когда Бюро бралось за тебя всерьез, ничего святого для него не существовало. И уж конечно, там не могли не знать, кем приходился Вебу заключенный по имени Харри Салливан.

Харри как раз перевели тогда в тюрьму в Южной Каролине, и, когда составлявшие жизнеописание Веба агенты приехали туда, он опустил в их копилку свои два цента, сообщив им то, что они, по его мнению, должны были знать о его сыне. Во время беседы с ними он употребил словосочетание «мой сын» тридцать четыре раза — Веб не поленился подсчитать.

Харри Салливан дал своему сыну лучшую рекомендацию, какую только один человек может дать другому, хотя знал его всего шесть лет. Но, согласно утверждению Харри, настоящий ирландец всегда может сказать, выйдет ли из его сына толк — даже если он находится еще в таком возрасте, когда носят подгузники. Он заявил, что его сын станет одним из лучших агентов ФБР и что он готов это подтвердить перед властями в Вашингтоне, если такая необходимость возникнет, пусть даже ему придется ехать туда в кандалах и под конвоем. Для Харри Салливана ничто не было слишком, когда речь шла о его сыне.

По мере того как Веб читал этот документ, голова у него клонилась все ниже и ниже. Когда же он прочел последнее заявление Харри Салливана, записанное с его слов, то почти уперся лбом в стол.

Пусть «господа агенты», говорил Харри, обращаясь к своим собеседникам, напомнят сыну, что все эти годы его отец каждый день думал о нем и что он всегда был в его сердце. И хотя ему вряд ли удастся сказать об этом сыну лично, «господа агенты» наверняка не сочтут за труд передать ему, что Харри Салливан всегда его любил и желал ему добра. И пусть сын не думает о своем старике слишком плохо, поскольку жизнь — штука сложная. Потом Харри сказал, что с радостью поставил бы «господам агентам» по пинте пива, если бы у него была такая возможность, после чего добавил, что, хотя его перспективы в этом смысле выглядят не блестяще, принимая во внимание место, где он находится, никто не знает, как все может обернуться в будущем.