Скажи ее имя - Франсиско Голдман

Потом Аура говорила: ах, Франсиско, твоя мама совсем не та утонченная маленькая леди, какой ее все считают. О-о-ох, да она та еще штучка! Со мной она просто валяет дурака. Аура всегда называла мою мать Сеньора. Я просил ее не делать этого, ведь мама могла подумать, будто она наш начальник. Я же не называю твою мать Сеньорой? Зови ее Йоландой или Йолой. Аура обещала, но в следующем же разговоре возвращалась к Сеньоре.

Когда у Ауры были длинные волосы? Когда короткие? Почему я не могу этого вспомнить? Это должно было отпечататься в памяти, как штампы о пересечении границ в паспорте: июнь 2005-го — короткие, февраль 2007-го — длинные…

Первую годовщину я планировал провести в Масунте, а затем, в тот же вечер двадцать четвертого, улететь назад в Мехико. Следующим утром в церкви в Кондесе должна была состояться заказанная мной поминальная месса. Когда после смерти Ауры Хуанита и Леопольдо начали грозить мне своими адвокатами, друзья тоже подыскали мне юриста. Его звали Саул Либнич, у него был партнер, их контора располагалась возле посольства США. В основном они брались за уголовные дела, заведенные на служащих — «белых воротничков», а также специализировались на юридической помощи американцам, попавшим в затруднительное положение в Мексике. Тем летом я взял в субаренду на лето квартиру-студию в Кондесе. Либнич жил неподалеку, поэтому, когда нам нужно было поговорить, мы встречались за завтраком во фреш-баре на Амстердам. Ему было около тридцати, ростом он был с меня, с бритой головой и честными, водянистыми глазами. Тем утром Либнич объяснял, что раз дело заведено, а я все равно собираюсь на побережье, то нужно обязательно назначить встречу с окружным прокурором в Пуэрто-Анхель. Дело было открыто в Мехико, сказал он, но потом перенаправлено в Пуэрто-Анхель. Я спросил: что это, собственно, означает, что дело было заведено? Это означает, сказал он, что теперь расследование смерти Ауры переходит под юрисдикцию окружной прокуратуры Пуэрто-Анхель. Мы вполне могли предположить, что против меня нет никаких улик. Ордер на арест точно не выписывался. Но поскольку я прежде не давал показаний, следовало соблюсти формальности и наконец это сделать. Я давал показания, напомнил ему я, но их не приняли, поскольку у меня не оказалось паспорта. Да, но чтобы закрыть это дело, я обязан дать показания. А принимая во внимание поведение матери и дяди Ауры, сказал Либнич, я сам должен быть заинтересован в том, чтобы дело поскорее закрыли. Он советует взять его с собой в Пуэрто-Анхель. Мне нужно будет оплатить все расходы на поездку в дополнение к его гонорару. Когда он назвал сумму, я спросил, насколько необходимо его присутствие, он ответил, что по желанию. Я сказал, что не могу себе этого позволить. Либнич ответил, что назначил мне встречу с прокурором и выяснил, на каком этапе находится дело. За его работу все равно нужно будет заплатить, наличными. Безусловно, ответил я. Саул, спросил я, какова вероятность того, что я попаду в ловушку? Ведь штатом Оахака правит ИРП. Учитывая влияние дяди Ауры и тех адвокатов, которыми пугала меня Хуанита, может ли случиться так, что окружная прокуратура получит приказ или взятку, и я буду арестован? Могут ли они привлечь подставных свидетелей? Либнич сказал, что вряд ли такое случится, однако мы все знаем, как устроено мексиканское правосудие, так что полностью исключить эту возможность нельзя; поэтому — в качестве меры предосторожности — он и предложил поехать со мной. Я подумаю, сказал я, но я действительно не могу себе этого позволить. Еще он сказал, чтобы я не волновался слишком сильно; похоже, самое плохое уже позади. Думаю, я нашел бы деньги, чтобы взять его с собой, но я не хотел, чтобы в первую годовщину смерти Ауры со мной в Масунте оказался адвокат.

Родители Фабис пригласили меня и Родриго на ужин. Мы не виделись со дня похорон, хотя немного переписывались по электронной почте. Мы пошли в кабинет отца Фабис, чтобы поговорить наедине. Родриго рассказал, что Хуанита все еще винит меня в смерти Ауры. Но она больше не считает меня убийцей. Хуанита думает, сказал Родриго, что я не смог уберечь Ауру от ее собственной импульсивности. И теперь она ставит мне в вину роковую безответственность.

Я кивнул. Я понимал, что Родриго не хочет обсуждать, правда это или нет. В любом случае, подумал я, нельзя сказать, что я защитил ее. Я определенно этого не сделал. Мать всегда боялась за жизнь дочери и изо всех сил старалась защитить ее от ее же собственной импульсивности. А я? Считал ли я Ауру чересчур импульсивной? Назвал ли я ее импульсивной хотя бы раз?

Хуанита больше не общалась ни с тетушками, ни с Вики. Как написала мне Вики, причиной тому был отказ Хуаниты поддерживать отношения с кем бы то ни было, кто не считал меня виновным в смерти ее дочери, или кто смел предполагать, как выразилась Вики, что я был «любовью всей жизни Ауры». Но Хуанита, думал я, была уверена, что наши отношения — лишь мимолетный эпизод; что-то вроде случайно незапертой двери, через которую убийца проник в дом. Память Хуаниты хранила двадцать лет, проведенных рядом с Аурой, и все эти годы они были центром вселенной друг для друга. Что значат по сравнению с этим наши четыре года? От старого приятеля Ауры, до сих пор работавшего в Национальном университете, я слышал, что Хуанита теперь рассказывает всем, будто Аура — как я понял, скорее, ее дух или призрак — живет в квартире вместе с ней. В этом не было ничего странного. По меньшей мере пару недель я был уверен, что дух Ауры поселился в дереве в конце нашего квартала, и с тех пор, проходя мимо, я не мог избавиться от чувства вины за то, что предал Ауру, не приложил достаточно усилий, чтобы уберечь эту веру, что больше не останавливался поцеловать ствол или просто пошептаться с ним.

Насколько было известно Родриго, Хуанита пока ничего не сделала с прахом Ауры.

Я сказал: если когда-нибудь ему покажется, что наш разговор с Хуанитой может хоть как-то ей помочь, я готов.

Он сказал, что абсолютно уверен: Хуанита не хочет со мной говорить. Но если мне нужно побеседовать с ней, то я могу послать письмо и попросить, предложил он. Он дал мне новый электронный адрес Хуаниты: это было имя Ауры и несколько цифр. У меня тоже был новый имейл: AUFRA и несколько цифр. Как мы похожи, подумал я; в каком-то смысле мы унизительно похожи.

У меня нет нужды говорить с Хуанитой, сказал я. Но если ей это как-то поможет, я напишу, потому что Ауре этого бы хотелось.

Но, случись такой разговор, что я могу сказать? Я не убивал твою дочь. Она не захочет этого слышать. Я убил твою дочь, прости. Я виноват. Ты была права, обвиняя меня. Облегчит ли это ее страдания?

Что я могу сказать тебе, Хуанита, чтобы ты перестала думать обо мне, чтобы избавилась от разрушающего тебя гнева? Если, конечно, ты действительно думаешь обо мне, страдаешь от своего гнева и жаждешь освобождения. Может, это и не так. Некоторым людям просто необходимо кого-нибудь винить, это их способ не сойти с ума, их стимул продолжать жить. И наоборот, Хуанита: могу ли я сказать что-то, что освободило бы меня от постоянных мыслей о тебе, что не позволило бы больше тебе и твоему гневу вставать между мной и Аурой, преследовать меня в моей скорби?

Каждый вечер, ложась спать, я надеюсь, что мне приснится Аура, но часто вместо нее мне снятся кошмары о Хуаните.