Гайдзин - Джеймс Клавелл

— Угроза пожара здесь огромна, Филип. Вся Ёсивара сгорела дотла уже в первый год, но через какую-то неделю жизнь тут опять била ключом.

На каждом из домов был начертан свой знак. Некоторые имели открытые двери и отодвигавшиеся в сторону окна-сёдзи. В этих окнах сидело и стояло много девушек, одетых богато или скромно в кимоно самого различного качества, в зависимости от престижности заведения. Другие девушки прогуливались, некоторые с цветными зонтиками, некоторые в сопровождении служанок, не обращая особого, а то и вовсе никакого внимания на пяливших глаза мужчин. В толпе сновали торговцы самым разным товаром и множество девушек-зазывал, громко превозносивших достоинства своих домов на лаконичном гортанном пиджине, каждая на свой лад, однако все перекрывала веселая, возбужденная болтовня и разговоры будущих клиентов, многих из которых узнавали в лицо, многие из которых уже имели здесь свои излюбленные места. Японцев не было, кроме стражников, слуг, носильщиков и массажистов.

— Никогда не забывайте, что Ёсивары — это места радости, плотских наслаждений, включая еду и питье, и что в Японии не существует такого понятия, как грех, первородный или какой-либо другой. — Андре расхохотался и повел его сквозь толпы людей, сохранявших, несмотря на оживленность, известный порядок, не считая нескольких пьянчуг, сцепившихся друг с другом. Этих быстро и добродушно растащили в стороны огромные опытные вышибалы, драчунов тут же усадили на стулья и вездесущие прислужницы поднесли им ещё саке.

— Пьянство здесь поощряют, Филип, потому что пьяницы теряют счет деньгам. Но никогда не пытайтесь затеять ссору с вышибалой, вы даже представить себе не можете, как здорово они дерутся без оружия.

— В сравнении с Пьяным Городом здесь порядка не меньше, чем на Набережной регента в Брайтоне. — Какая-то шумливая девица схватила Тайрера за руку и постаралась затащить его в дверь.

— Саке, хейа? Дзиг-дзиг сир'на харосый, масса…

— Ийе, домо, ийе… — выпалил Тайрер, — нет, спасибо, нет, — и торопливо догнал Андре. — Бог мой, я насилу вырвался от неё.

— Это их работа. — Андре свернул с главной улицы, прошел между домами, повернул ещё в один переулок, остановился перед неказистой дверью в ограде с грязной вывеской над ней и постучал. Тайрер узнал иероглифы, которые Андре показывал ему раньше: дом Трех Карпов. Крошечная решетка в двери скользнула в сторону. Глаза внимательно рассмотрели их. Дверь открылась, и Тайрер очутился в волшебной стране.

Маленький сад, масляные фонари и горящие свечи. Влажно поблескивающая дорожка из плоских серых камней, уложенных в зеленом мху, островки цветов, много карликовых кленов — кроваво-красные листья на том же зеленом фоне, — бледно-оранжевый свет, пробивающийся через матовые сёдзи. Миниатюрный мостик через маленький ручей, шум водопада неподалеку. На веранде сидела на коленях женщина средних лет, мама-сан, в роскошном кимоно и с высокой красивой прической.

— Bon soir, мсье Фурансу-сан, — сказала она, положила обе ладони на пол веранды и поклонилась.

Андре поклонился в ответ.

— Райко-сан, конбанва. Икага дэсу ка? — Добрый вечер, как вы поживаете? — Корэ ва ватати но ломодати дэсу, Тайрер-сан. — Это мой друг, мистер Тайрер.

— А со дэсу ка? Тайра-сан? — Она низко поклонилась, Тайрер неловко поклонился в ответ, потом она сделала им знак следовать за ней.

— Она говорит, что Тайра — старинное японское имя, очень знаменитое. Вам повезло, Филип, большинство из нас довольствуются прозвищами. Я — Фурансу-сан, только так им удается выговорить слово «француз».

Они сняли туфли, чтобы не запачкать очень чистые и дорогие татами, потом сели в комнате, скрестив под собой ноги, — Филип сидел так впервые, и ему было очень неудобно. Андре Понсен показал ему такояму, альков, где вывешивался особый свиток с иероглифами и помещалась композиция из живых цветов, менявшихся каждый день, объясняя все в деталях, чтобы Тайрер мог по достоинству оценить качество сёдзи и дерева.

Подали саке. Прислужница была совсем юной, лет, наверное, десяти, с некрасивым лицом, но управлявшаяся с подносами умело и в полном молчании. Райко налила вино: сначала Андре, потом Тайреру, потом себе. Она сделала глоток, Андре осушил крошечную чашечку и протянул её, чтобы её наполнили снова, Тайрер последовал его примеру, находя вкус саке не неприятным, но пресным. Обе чашечки были немедленно наполнены, осушены и наполнены снова. Принесли ещё подносы и ещё кувшинчики с саке.

Тайрер скоро потерял счет чашечкам, но по телу разлилось приятное тепло, он забыл все свои тревоги и наблюдал и слушал разговор Андре и мамы-сан, не понимая почти ничего, лишь отдельные слова тут и там. Волосы Райко были черными и блестящими, с большим количеством красивых гребней в высокой прическе. Её лицо было покрыто толстым слоем белого порошка, оно не было ни красивым, ни уродливым — просто непривычным. На розовом кимоно переплетались зеленые карпы.

— «Карп» по-японски кой, обычно это знак удачи, — объяснил ему Андре до прихода сюда. — Любовница Таунсенда Харриса, куртизанка из Симоды, которую бакуфу назначили развлекать его, звалась Кой, но, боюсь, ей это счастья не принесло.

— О? А что случилось?

— В истории, которую пересказывают друг другу здешние куртизанки, говорится, что он обожал её и, уехав, оставил ей много денег, достаточно, чтобы она жила безбедно — она провела с ним около двух лет. Вскоре после того как он вернулся в Америку, она просто исчезла. Вероятно, спилась и умерла или покончила жизнь самоубийством.

— Она так сильно любила его?

— Говорят, что в самом начале, когда бакуфу впервые заговорили с ней об этом, она наотрез отказалась быть с чужестранцем — это было неслыханное нарушение всех правил, не забывайте, что он был самым первым из тех, кому по-настоящему разрешили жить на японской земле. Она умоляла бакуфу выбрать кого-то другого, позволить ей жить в мире, говорила, что станет буддийской монахиней, даже клялась, что убьет себя. Однако они были упорны не меньше неё, умоляя её помочь им решить проблему с этим гайдзином, неделями упрашивая её стать его наложницей, преодолевая её сопротивление им одним известными способами. Поэтому она согласилась, и они поблагодарили её. А когда Харрис уехал, все отвернулись от неё — и бакуфу, и вообще все: «О, прошу прощения, но любая женщина, которая спала с чужестранцем, запятнала себя навеки».

— Как это ужасно!

— Да, в нашем представлении. И как грустно. Но запомните, это Страна Слез. Теперь Кой стала легендой, почитаемая и другими девами Ивового Мира, и теми, кто повернулся к ней спиной. Почитаемая за её самопожертвование.

— Я не понимаю.

— Я тоже. Этого не понимает ни один из нас. Но им это понятно. Японцы понимают.

«Как странно, — вновь подумал Тайрер. — Взять этот маленький домик, этого человека и эту женщину, ведущих между собой оживленную беседу наполовину на японском, наполовину на пиджине, весело смеющихся друг с другом; одна из них — мадам публичного дома, другой — клиент этого дома, но оба притворяются кем-то ещё». Новые и новые бутылочки саке. Потом она поклонилась, встала и вышла.