Философия возможных миров - Александр Секацкий

Важно отметить, что готовность к производству следствий (активированность реагента) предшествует в ряду условий причинению некоторого определенного действия, тем самым строгая причинность (механический детерминизм) оказывается вовсе не самым простым звеном событийности, ибо она предполагает, что с субстанций уже свинчены колпачки-изоляторы или из гранаты уже выдернута чека, бикфордов шнур запален. Мы часто говорим: последствия такого-то (на первый взгляд незначительного) события могут быть непредсказуемыми – имея как раз в виду, что непрерывность самопричинения уже нарушена и типичная картина не складывается из-за конкуренции агентов, устремившихся в проем хроноизоляции. Густота переплетения стрел каузальности в точке надлома самопричинения сопоставима с теснотой настоящего, а отношения причинности в целом есть частный модус отношения времен: причинение возникает из кантовских степеней и градаций, из неуловимых дифференциаций разомкнутой длительности, проходит путем механического детерминирования и вновь поглощается темпоральностью происходящего в мире. На определенном участке этой траектории работает иллюзион мнимой независимости причинно-следственных связей от времени, и магия иллюзиона отчасти объясняет невнимание к изохронности. А ведь учет эффектов Шустерлинга и Дернятина как непременных методологических требований мог бы привести к революции в естествознании.

Проблема выведения каузальности из отношений времени поставлена Кантом. Для него временные отношения и причинность лежат в одной и той же имманентной сфере, обусловливая возможность явлений вообще (время) и трансцендентальную возможность опыта в частности (причинная связь). Этим Кант выгодно отличается от большинства последующих теоретиков науки, приписывавших принципиально разный ранг достоверности феномену времени и отношениям причинности. До сих пор принято противопоставлять «простую последовательность событий во времени» и причинную связь между некоторыми из них. Но в чем, собственно, это отличие, не принято даже разбираться. С одной стороны, экстремальные случаи молниеносного причинения выбираются в качестве типичной иллюстрации причинно-следственных отношений, и тогда получается, что мы имеем дело с наложением на временной фон неких безразличных к природе времени инкрустаций: Земля притягивает камень, и камень падает; время рассматривается как нечто абстрактное, изъятое из всех потоков и автоматически прилагаемое к «уже сработавшей» связке причинения. С другой стороны, длительность любого времени попутно длит и причину, как минимум одну – причину самотождественности, и таким образом причинность есть некая, достаточно элементарная, характеристика времени.

Вернемся к тезису Канта «причина не может произвести всего своего действия в одно мгновение». Причине требуется время для производства действия (следствия). Что, собственно, отсюда следует? Причине, конечно, требуется время, но точно в таком же смысле время требуется и процессу, и субстанции, и субъекту, времени «требуют» и понимание и понятие. Время всегда требуется как абсолютный источник и ресурс бытия, иными словами, нет ничего среди сущего и происходящего, что не требовало бы времени как для себя, так и для иного. В итоге мы получаем тривиальную констатацию положения дел. Но одновременно мы видим, что эта изначальная раскладка бытия неузнаваемо изменена Иллюзионом, и в таких продуктах Иллюзиона, как законы логики или механическая причинность, природа времени и вовсе не просматривается, то есть мы сталкиваемся с тотальной хрономаскировкой. Отсюда дополнительные трудности для каждого шага рефлексии и особенно для одновременного удержания нескольких шагов в фокусе внимания. Мы всякий раз сталкиваемся с «принципом неопределенности Августина», как его удачно назвал Джулиан Фрэзер: «Нет ничего проще и понятнее времени, когда я о нем не думаю, и нет ничего труднее, когда я пытаюсь разобраться в нем».

Поэтому не приходится удивляться, что даже рассуждения о времени Канта противоречивы. «Принцип непрерывности отрицает всякий скачок в ряду явлений (изменений) (in mundo non datur saltus), а также всякий пробел или пропасть между двумя явлениями»[79]. И между тем очевидно, что в ряде случаев причина производит действие сразу и притом параллельно в различных субстанциях – так солнечный луч является причиной синтеза хлорофилла, причиной фотографического изображения и т. д. Можно было бы сказать, что принцип непрерывности относится к самопричинению, в том числе и к спонтанному изменению субстанции (развитию, например), а дискретность, включая ее предельный случай, когда антецеденты и консеквенты не имеют ничего общего друг с другом, кроме разового причинного отношения, относится к инопричинению. Но это будет явным упрощением, слишком грубой хроноскопией, ибо каузальным замыканиям такого рода предшествует пробой хроноизоляции, в результате которого только и возможно проникновение агента причинно-следственного отношения.

Пристальная хроноскопия позволяет выстроить градуальный ряд и там, где механический детерминизм обнаруживает только «пропасть между явлениями», поскольку мы выводим из хрономаскировки, из неразличимости три первых члена причинно-временного ряда, визуализируем тот участок шкалы, где причинение еще не отличается от временения, то есть сферу обыкновенного темпорального, кольцевой аттракцион Иллюзиона. Возьмем три обычно пропускаемых начальных пункта всякого возможного инопричинения, хотя их можно и дополнительно детализировать.

Эффект causa sui, конституирующий самотождественность сущего, то есть любое произвольно взятое «постоянное в явлениях» в смысле Канта. Причина самой себя есть вполне достаточное определение субстанции на весь период ее самотождественности. Изречение Гераклита «все течет, все изменяется» описывает именно изменчивость постоянного, смену акциденций в субстанции – что было ясно уже до Канта, например, Николаю Кузанскому, ибо в противном случае (в случае абсолютизации тезиса Гераклита) мы получаем изменение самого изменения, нулевую событийность. Очевидно, что в выморочном экстемпорированном мире, где отсутствует даже обыкновенное темпоральное – непрерывность самопричинения, – царит именно нулевая событийность. Где нет постоянного в явлениях, там нечему и меняться.

Эффект Шустерлинга, подтверждающий прочность бытия (устойчивую экземплярность) и свидетельствующий о наличии хроноизоляции. Эффект гласит: инопричинение не может вклиниться там, где длительность воздействия не превышает кванта некоторого собственного времени. К возможным мирам, где эффект Шустерлинга не выполняется или не требуется, относятся уже указанный химерный мир нулевой событийности (тоху ва боху) и абстрактная «вечность», где всему хватает места и траектории событийности не пересекаются и не пресекаются, где исключены, в частности, отношения предшествования и следования за. Таков, например, Бог Спинозы, который «не может больше творить».

Эффект Чжуан-цзы – Дернятина, пробивающий хроноизоляцию. Агент воздействия, как правило, тут же исчезает, и его вообще крайне редко удается идентифицировать (распознать). Можно сказать, что для самого агента проникающее воздействие имеет те же последствия, что и соскок молотка с рукоятки для кузнеца, то есть для субстанции агента вполне может выполняться эффект Шустерлинга. Но для надломленной субстанции удар быстрого как молния (или как муха) меча не проходит даром: порядок моментов собственного времени расстраивается, единство происходящего постепенно рассеивается. Это невидимое хронопредставление в трех частях прилагается ко всякой видимой каузальной связи, и без него «первопричина» остается мистической, сколь бы обыденной она ни была для здравого смысла. А ведь именно умение увидеть первопричину традиционно считалось мудростью и по иронии судьбы именно оно оказалось наименее востребованным современной дисциплинарной наукой, нацеленной на поиск ближайших и специфических причин явлений. В этом смысле и Фрейд скорее мудрец, чем ученый…