Наследница Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– Это у вас точно не получится, – уверил его Андрей. Внезапно Киприан широко улыбнулся и двинулся дальше.

– Отчего же, отчего же, постепенно я начинаю понимать. Собственно, этого и следовало ожидать.

– Вацлав не просто встал во главе черных ряс, но и пустил по свету слух, что существуют семеро черных монахов, из-за которых в стране небезопасно? – Лицо Андрея вдруг покрылось красными пятнами.

– Если я правильно понял, – небрежно бросил Киприан, – то из-за семерых в стране как раз становится безопасно. Или, во всяком случае, так считают в народе.

Привратник кивнул.

– Нам не сообщали, что именно произошло с этими людьми. Но я готов поставить свои сандалии на то, что они были разбойниками. А их предводитель все время молол какой-то вздор об одиннадцатой заповеди.

– Что такое одиннадцатая заповедь?

– Не переходи дорогу черным монахам, – с несчастным видом ответил привратник.

Андрей всплеснул руками.

– Я ничего не понимаю!

Привратник открыл боковой вход в церковь с противоположной стороны и пригласил их войти.

– Прошу… Этот коридор ведет к трапезной. Давайте поговорим там. Мы расскажем вам все, что сами знаем.

Андрей и Киприан обменялись взглядами, прежде чем последовать за привратником. На лицах обоих читалось беспокойство. Как бы тщательно Вацлав все ни спланировал, как бы часто Александра, Андреас и Мельхиор ни доказывали, что они умеют справляться с трудностями, – когда они подвергались опасности, они снова становились детьми, делающими первые шаги, держась за руки отцов.

Киприан знал, что ему не удалось скрыть от Андрея иную терзавшую его заботу. Агнесс оказалась в опасности вместе с детьми, и он чувствовал себя беспомощным и подавленным при мысли, что его не будет рядом с ней в нужную минуту и он не сумеет защитить ее, пусть и ценой собственной жизни.

У боли есть границы, у страха их нет.

Плиний. Письма

Хотя солнечный свет и не проникал в обшитое панелями помещение, но он, тем не менее, чувствовался, а увидеть его можно было в улыбке Лидии, которая подняла глаза, когда Вацлав вошел в комнату. Неделю назад, на Богоявление, они еще не знали, доживет ли девочка до утра; сегодня же – и это будто подчеркивал яркий солнечный свет – она уже пошла на поправку. Даже Вацлав, не склонный объявлять происходящее чудом, спросил себя, не вошел ли в Александру в то мгновение, когда она решилась отказаться от ампутации, высший дух. Лидия все еще была бледна, тени под глазами оставались глубокими, и когда она смотрела на Вацлава, ее веки закрывались от усталости. Александра объяснила, что это нормально – чтобы поправиться, Лидии нужно как можно больше спать. Разумеется, на руке Лидии останутся глубокие шрамы, и Александра уже заметила, что кожа девочки в нескольких местах почти потеряла чувствительность, но ее все же удалось избавить от судьбы инвалида.

«Впрочем, отец пациентки до сих пор не выразил ей за это свою признательность», – подумал Вацлав.

Александра, менявшая повязку на подсохших шрамах и одновременно протиравшая руку Лидии влажной тряпицей, подняла глаза. Ее улыбка согрела сердце Вацлава еще сильнее, чем улыбка девочки, хотя уже через мгновение улыбка сменилась тем подчеркнуто безразличным выражением лица, которое Александра демонстрировала ему чаще всего.

– Пора, – сообщил Вацлав.

– Уже?

– Солнце светит. Разве есть более серьезная причина для того, чтобы отправиться в путь?

Она посмотрела на него. Он надеялся, что она спросит, нет ли у него еще более серьезной причины для того, чтобы остаться, но она промолчала. Он пожал плечами.

– Братья в нетерпении бьют копытами.

Александра кивнула. Голова Лидии все глубже опускалась в подушки, и как только был завязан бант, закреплявший повязку, она заснула. Александра встала и подошла к Вацлаву. Сердце у него застучало быстрее.

– И здесь, в Вюрцбурге, все спокойно, – сказал он. – Даже расследование уничтожения ведьм, кажется, остановилось. – Он откашлялся, понимая, что попусту мелет языком, но пусть лучше так, чем произнести то, что он действительно хотел сказать. – Из Мюнстера и Оснабрюка доходят слухи, что мирные переговоры снова начались. Радикальных представителей обеих конфессий, похоже, за последние несколько недель удалось обвести вокруг пальца. Нунций Киджи, посредник Папы, который, следуя распоряжению его святейшества, все время уходил от прямого ответа, потерял значительную часть влияния – или позволил лишить себя влияния, чтобы Папа мог сохранить лицо, если дойдет до соглашений, которые противоречат интересам Святого престола. Нидерландцы и испанцы находятся в шаге от того, чтобы заключить мир друг с другом, причем выгода на стороне Нидерландов: они получат полный суверенитет и государственную независимость. Александра… – он перевел дух, – мир уже так близок, что его можно потрогать. Что еще может произойти? Испания и Франция по-прежнему находятся в состоянии войны, но, как я слышал, император Фердинанд склоняется к тому, чтобы помочь своему двоюродному брату Филиппу, а в одиночку испанцу против французов не выстоять. Ты еще не забыла…

Александра накрыла его руку своей ладонью.

– Тихо, Вацлав. Пусть Лидия поспит.

– …ты еще не забыла, о чем мы думали тогда, когда встретились в старых садах под Пражским Градом?

Александра подняла палец, будто желая закрыть ему рот, но она опоздала.

– Мы думали, что война не оставит нам времени. Александра, война уже почти закончилась. Тридцать лет у нас не было времени, но теперь…

Он замолчал, увидев выражение ее глаз. На самом деле он так не думал. Все вовсе не было так просто. Для них двоих ничего и никогда не было простым. Она покачала головой.

– Мы тогда очень о многом думали. Но ничто не вышло так, как мы хотели.

– Ну почему же, Александра. Почти… мы ведь почти…

– У нас совсем ничего не было, – отрезала она. – Мы один раз переспали, и все. Это была ошибка.

Он ничего другого и не ожидал, но сердце у него заныло.

– Это одно из воспоминаний, которые я считаю святыми.

– Воспоминания… Если бы ты забрал у меня все мои воспоминания, я была бы тебе благодарна.

– Александра!

Она посмотрела на него снизу вверх, и от боли в ее глазах у него перехватило дыхание.

– Те немногие хорошие воспоминания, которые у меня были, превратились в пепел задолго до появления плохих.

– Воспоминание о чем-то прекрасном остается навсегда, даже если потом и случается что-то плохое. Ты слишком все упрощаешь, когда говоришь: «Я все забыла».

– Это ты все упрощаешь, не я. Нельзя повернуть колесо на тридцать лет назад, в тот день и сон, которых на самом деле никогда не существовало, только потому, что тебе хочется, чтобы они у нас были.