Утопия-авеню - Дэвид Митчелл

Дин рассеянно почесывает копчик.

– Ага. В интервью с John’s Children она выставила их полными придурками.

– Ну, я тут ни при чем, – говорит Эми. – Они и сами прекрасно справились.

– John’s Children? – переспрашивает Эльф, которая знает эту группу. – Это они, выступая на разогреве у The Who, не только сами громили сцену, но и подначивали публику разнести зал?

– Если The Who насрут бадью дерьма, то она будет в десять раз лучше, чем John’s Children, – ворчит Грифф.

– О, можно я тебя процитирую?

– «Утопия-авеню» желает John’s Children всего… – начинает Левон.

– Валяй, цитируй, – заявляет Грифф.

Шариковая ручка Эми шкрябает по бумаге.

– И еще один, последний вопрос к вам всем, если позволите. Слушая «Рай – это дорога в Рай», я задумалась о политике. Мы живем в революционное время. Холодная война. Крах империй. Недоверие к властям. Совсем иное отношение к сексу и наркотикам. Отражает ли музыка все эти перемены? Или она вызывает эти перемены? Способна ли она на это? А что выражает ваша музыка?

– Нет чтобы спросить про любимое блюдо или про домашних животных, – ворчит Грифф из-под ковбойской шляпы.

– «Оставьте упованья» оканчивается взрывом атомной бомбы, – напоминает Эльф.

– А «Мона Лиза», по сути, гимн феминизму, – говорит Джаспер. – В пару Нине Симон с ее «Four Women»[76].

– Даже «Темная комната» – это песня о свободной любви, – говорит Дин. – Она куда раскованней, чем «I Want to Hold Your Hand»[77].

– Интересно… – говорит Эми. – Каждый из вас высказал свое мнение о чужой песне.

– Ага, мы такие, – заявляет Грифф. – Большая дружная семья.

– Однако же «Плот и поток» – ода музыке, – продолжает Эми. – А «Приз» – о непостоянстве успеха. «Пурпурное пламя»… между прочим, для меня это песня года. – Она смотрит на Дина, которому до дрожи приятно, но он строго напоминает себе, что музыкальный критик – враг. – Так вот, «Пурпурное пламя» – глубоко личная вещь. И в этих песнях не говорится о политике.

– А что, группа не может выражать и то и другое? – спрашивает Эльф.

– Иногда появляются замечательные песни, в которых содержатся политические заявления, – говорит Дин. – Например, «For What It’s Worth», «Mississippi Goddamn», «A Change is Gonna Come»[78]. Но целый альбом политической направленности? Ничего хорошего из этого не выйдет. Я знаю, я играл в «Броненосце „Потемкин“».

– The Beatles, The Rolling Stones, The Who, The Kinks не ставят перед собой цель изменить мир, – говорит Грифф. – И свои особняки они не покупают на деньги, заработанные песнями про ядерное разоружение или про социалистический рай. Они просто сочиняют классную музыку.

– Лучшие образцы популярной музыки – это искусство, – добавляет Джаспер. – А искусство всегда содержит в себе политический элемент. Художник или музыкант отвергает привычный порядок вещей, заменяет его новым взглядом на мир. Создает свою версию реальности. Инверсию. Разрушает существующую реальность. Поэтому искусство и внушает страх тиранам.

– Да, особенно музыка, – говорит Дин. – Если музыка тебя зацепила, то с крючка уже не спрыгнешь. Самая лучшая музыка заставляет осмысливать мир… переосмысливать его. Она не повинуется приказам.

«Черт возьми, – думает Дин, – оказывается, я способен сказать что-то умное».

Ранним воскресным утром после гулянки в «Bag o’ Nails» Дин вышел из дома Иззи Пенхалигон, чувствуя себя последним дураком. Холодный туман растушевывал лондонские улицы, стирал указатели и настойчиво пробирался под наполеоновский сюртук Дина. Вокруг не было ни души. Прошедшая ночь не принесла ровным счетом ничего, кроме досады. Иззи Пенхалигон постоянно кривилась, а под конец сказала: «По-моему, тебе пора». И номерами телефонов они не обменялись. Дин пошел по Гордон-стрит, но, выйдя на Юстон-роуд, сообразил, что вместо юга двинул на север, и встал на автобусной остановке, дожидаясь 18-го автобуса и раздумывая, где провели ночь Кенни и Стю. Вообще-то, он обещал приютить их на Четвинд-Мьюз, но обещание вылетело из головы, как только Иззи Пенхалигон сказала: «Поехали ко мне». Гарри Моффату нужна была водка, чтобы чувствовать себя нормальным человеком. Может, Дину нужен секс, чтобы чувствовать себя нормальным, любимым, добившимся успеха, нужным? Или просто – живым? Это было неприятно похоже на правду. Автобус все не появлялся, поэтому Дин пошел пешком по Юстон-роуд. Спустя полминуты его обогнал автобус. Дин замахал рукой, но кондуктор лишь невозмутимо глядел на него до тех пор, пока автобус не растворился в тумане.

Дин свернул на Гоуэр-стрит. В звуках шагов возник гитарный ритм, замаршировал рядом. Дин подхватил его, добавил металлической резкости, растянул на два такта. Первая половина музыкальной фразы задавала вопрос, вторая отвечала. Классный хук. Дин обошел Бедфорд-Сквер. Жухлая листва еще цеплялась за ветки. Слева был поворот на Моруэлл-стрит, где когда-то Дин снимал комнату. Дин зашагал по узкой улочке. Из-за густого тумана в десяти шагах было ничего не разглядеть. Он прошел мимо дома миссис Невитт. Вспомнил пять фунтов, которые она зажилила. В окне виднелась табличка: «СДАЕТСЯ КОМНАТА – ИРЛАНДЦАМ И ЦВЕТНЫМ НЕ ОБРАЩАТЬСЯ – СПРАШИВАЙТЕ». У самого тротуара Дин заметил выбитый кусок брусчатки и решил, что это неспроста. Огляделся по сторонам и запустил камнем в окно. Зазвенело стекло – и все. Дин убежал. Унылое настроение развеялось. Дина никто не заметил, не закричал вслед. Этот секрет он унесет с собой в могилу.

По Оксфорд-стрит брели редкие прохожие – гуляки возвращались с субботних вечеринок. На Сохо-Сквер поджарый черный пес дрючил толстую белую сучку. «Секс нас дергает за нитки», – подумал Дин и шариковой ручкой накорябал слова на старом автобусном билете. Как говорит Эльф, то, что не записано, того, считай, не было. В голове замелькали рифмы: «пытки», «раствор на плитке», «очень прытки»… Дин прошел мимо больницы, куда лже-Хопкинс отправил его за бригадой с носилками. Лондон – одна большая игра. И правила в ней придумывают на ходу. Какой-то из племянников мистера Кракси мыл полы в кафе «Этна». Дин хотел заглянуть к Эльф, на Ливония-стрит, принести ей на завтрак сдобных рогаликов из французской булочной, но вспомнил, что у Эльф теперь живет Брюс. Если бы Дин мог щелкнуть пальцами и стереть Брюса Флетчера с лица Земли, не опасаясь обвинений в убийстве, то сделал бы это немедленно. Он на всякий случай щелкнул пальцами – а вдруг сработает? Днем они с Эльф увидятся, на репетиции в «Зед», у Павла. Вечером концерт в Брикстоне. Ехать недалеко. Он вышел из Сохо к изгибу Риджент-стрит, до краев наполненной туманом, пересек ее и пошел по Мэйферу. Надо принять ванну, а потом позвонить Джуд. И вообще, Дин решил быть с ней поласковее. В последнее время Грифф называл его не иначе как шалавой. Надо послать Джуд букет цветов. Девчонки любят цветы. Может, из хука выйдет песня для Джуд. Ну или как будто про Джуд, как «Темная комната» была как будто про Мекку. В зеленной лавке на Брук-стрит Дин купил упаковку яиц, хлеб, свежую «Дейли миррор» и пачку «Данхилла».