Красный космос - Михаил Савеличев

– Всем, кто меня слышит, – шепчет Зоя в микрофон, – всем, кто меня слышит…

Бессмысленное занятие. В ответ эфир доносит лишь треск помех, но она продолжает говорить, даже не столько для тех, кто мог бы ее услышать, сколько для самой себя, той ее части, которая еще ощущает себя человеком, а следовательно – частью человечества, частью экипажа, той частичкой, которой под силу порождать поле коммунизма в этом царстве безраздельного господства смерти.

Надежда. Крошечная надежда. Искорка. Из которой может вспыхнуть пламя.

– Этот уровень мне не знаком… скорее всего, он был запечатан от нас… куда и зачем мы направляемся – пока неизвестно. Я… мы… они извлекли тессеракт. С ним что-то происходит. Он становится активным… свет… он светится…

Зоя поднимает голову, пытаясь внимательнее разглядеть возникшее свечение, но это плохо удается сделать через колпак. Но тут паучьи лапы вытягиваются и опускают тессеракт прямо перед ней. Ослепительная вспышка, будто кто-то на мгновение приоткрыл дверь в ярко освещенную комнату.

– Опять ты, – безнадежно говорит Зоя, и это действительно он – такой же огромный, как Паганель, ощетинившийся лезвиями, перебирающий головными щупальцами. Преследователь. Хищник. – Откуда ты взялся…

Впрочем, она знает ответ. Из нее. Она так и не смогла растворить его в себе. То ли у Царицы, что созревала в ней, не хватило сил нейтрализовать хищника, то ли Зоя неосознанно воспротивилась этому, дабы хищник все же завершил охоту и растерзал чудовищ.

Огонь тессеракта позади него не дает подробно рассмотреть движения хищника, хочется прищуриться, сморгнуть, но свет проникает под веки, щекочет. Прыжок, взмах, и одна из паучьих лап, что торчит из Зои, отлетает в сторону, судорожно сжимается и разжимается, как оторванная лапа паука-сенокосца.

Зоя ничего не чувствует – ни боли, ни страха. Ей безразлично, кто на этот раз выиграет схватку. Или все вновь сведется к ничьей. Лапа-лезвие хищника делает стремительный выпад, еще чуть-чуть – и она бы вонзилась Зое в грудь, но ее перехватила паучья лапа. Медленно-медленно отодвигает острие вбок, затем Зою разворачивает так, что хрустит позвоночник, а лапы подцепляют хищника, и огромное тело проносится мимо со скоростью ракеты.

Дрожь прокатывается по полу, настолько силен удар. Кажется, что чудовищу не оправиться – он будто распят на бугристой стене цвета иссохшей плоти. Но он делает давешний фокус – вот его затылок, внутренний поворот, и вот скошенный лоб и злобные буркала, раззявленная пасть с растопыренными жвалами. Взмах лапами-лезвиями, но паучьи лапы быстрее – орудия хищника вспарывают пустоту, впиваются в пол, оставляют в нем глубокие разрезы.

И тут Зоя ощущает, будто ее разрывает изнутри.

Все?

Срок пришел?

Чудовищной Царице пора появиться на свет?

Пустолазный костюм распухает, будто от всплеска внутреннего давления. Ужасная боль, которую Зоя не в силах вытерпеть. Падает, пытается прижать обратно сдираемую кожу, но не получается, а чудовище, что облегало ее, как костюм, как непроницаемая броня, продолжает отрываться, отделяться от нее. Множество нитей, похожих на паутину, тянется за чужим.

Мамочка, как мне больно! Мамочка, как мне больно! Я не выдержу… я хочу умереть… я уже мертва…

Но боль резко оборвалась, словно висела на тонкой нити. На паутинке. А Зоя еще жива. На ней нет ничего, ни клочка одежды. Валяется содранный колпак, внутри помаргивает огонек связи. Не дотянуться. Или сможет? Она сильная. Когда надо, она очень сильная.

Зоя скребет пальцами по иссохшим костям пола – отсюда, вблизи, не возникает и сомнений – это действительно кости, древние, с присохшей к ним шкурой, которая кое-где пошла лохмотьями, обнажив бугристую поверхность костяка.

Только бы дотянуться до огонька надежды… совсем крошечной надежды… такой крошечной, что только здесь, в темноте, в пустоте, в холоде, в наготе ее и сочтешь надеждой, а не огоньком-обманкой, какие тлеют на болотах, заманивая заблудившихся в топь.

Битва чудовищ продолжается. Их движения так стремительны, что глазам не уследить. Словно неподвижные картинки накладываются друг на друга. Танец. Смертельный танец. Сплетения чудовищных тел, в которых непонятно чего больше – отвращения или мрачной эстетики. Та самая грань уродства, когда не определить – не красота ли это?

Ну, еще немного… ах, вот… Зоя подтягивает колпак. Способность двигаться возвращается в тело.

– Всем… кто… меня… слышит… – пальцы прижимают к горлу толстенький диск звукоснимателя. – Всем, кто меня слышит… Это Зоя… нахожусь на Фобосе…

Она говорит и говорит. Повторяет. Сбивается. Опять повторяет.

Что-то плещется на колпак. Черное. Вязкое. Кровь чудовищ. Кислота.

Нет-нет-нет! Кислота стремительно разъедает стекло, растекается по защитным щиткам. Дымятся провода.

Как же так? Проклятье!

Зоя торопится, говорит, но огонек мигает в последний раз. Все. Сдохло. И в ней пробуждается такая ярость, такая злоба, что в клочья рвет былую Зою, Зою-не-уверенную-в-себе, Зою-в-сомнениях и даже Зою-в-страхе. Рвет, как прислужник Царицы, ее верный клеврет, располосовал пустолазный костюм, эфемерную защиту, всего лишь потакание человеческому, слишком человеческому. Точно так же как остатки былой личности Зои – не больше, чем ненужная оболочка для новой Зои.

Старая, отжившая Зоя исчезает. Оказалась чересчур слаба, чувствительна и наивна. Еще и труслива. Даже не верится, что офицер Советской армии, летчик-истребитель, космист может быть настолько труслив. Прочь! Изыди! Сдохни! Потому что все должны сдохнуть, кому глупость велит встать на пути Царицы Фаэтона.

Ее верный защитник продолжает битву. Противника теснят. Он выдыхается. Не очень-то ему помогают его лезвия. Вот он отбил очередную атаку. Стоит, опустив руки-лезвия. Поводит башкой, следя буркалами, как черная фигура странными покачивающимися движениями перемещается вокруг, выискивая очередное слабое место для удара. Шкура хищника дымится от попавшей на нее крови-кислоты. Бок разворочен, оттуда выдран здоровенный кусок, и что-то студенистое выползает наружу – то ли внутренности, то ли сгусток крови. Полноте, есть ли у него вообще кровь!

Надо же, сколько прошло времени, а эта дрянь жива. Не сгинула в бездне времени и пространстве. Верный слуга своего чудовищного хозяина. Уж тот-то наверняка давно сгнил в своем кокпите, неотрывно наблюдая за ковчегом, который накручивал витки вокруг Красной планеты, не пытаясь высадиться на ней. Туда ему и дорога – в черноту небытия.

Зато она – Царица! – дождалась. Лежала крохотным зернышком, как всегда терпеливая, потому что иного шанса ей не представится. Тот заряд некрополя, что выделился при разрушении материнской планеты, пропал втуне, рассеялся в пространстве, разлетелся в клочья, накрывая другие планеты и спутники, где еще могла теплиться жизнь, а значит, и смерть…

Зоя приходит в себя. Возвращается к себе.