Дракон из Трокадеро - Клод Изнер

– Он отдал вам фуражку или сообщил, где она находится?

– Он мне ее отдал, уточнив, что она принадлежит типу, расправлявшемуся с завтраком Форестера.

– Где можно найти Полетт и Филаминту?

– Сейчас они на кухне. Готовят чашки и приборы для завтрака, который будут подавать утром. Лестница в глубине вестибюля.

Филаминта проверяла чистоту бокала, глядя через него на свет газового рожка.

– Моя маленькая Полетт, уверяю вас, тот, кто мыл эту посуду, – большая свинья.

– В случае с Фердинандом это неудивительно, ведь если у нормальных людей на руках растут волосы, то у него – целые баобабы!

Виктор кашлянул.

– Мадам, Гедеон посоветовал мне навести у вас кое-какие справки. Я полицейский.

– Но на вас нет мундира, – проворчала старая Филаминта.

– Я только поступил на работу. Комиссар Вальми желает знать, был ли с вами Курсон в тот момент, когда нашли Форестера.

– Я была одна.

– Сначала да, а потом?

– Потом-потом! Потом в голове у меня помутилось. Курсон, говорите? Нет, его не было! Этот лодырь вечно бил баклуши и все где-то пропадал! Ох и надоели они мне, эти поденщики!

– Еще хуже Фердинанда – когда нужен, никогда не досвищешься, – добавила Полетт. – Тоже мне Эмабль[126]. Я тебе покажу Эмабля!

Виктор приложил к шляпе два пальца и в сильном возбуждении вновь поднялся наверх.

– Ну что? – спросил Гедеон.

– Его с вами не было.

– Теперь, когда наши дамы выразили свое мнение, я это тоже подтверждаю. К тому моменту он уже ушел.

Опасаясь столкнуться с Огюстеном Вальми, Виктор незаметно выскользнул из отеля, заторопился к мосту Альма и быстро спустился с холма Шайо, не обращая внимания на Выставку, пламеневшую тысячей огней.

– Боже праведный! Только бы я ошибся!

Довольный собой, Гедеон вернулся к чтению своего иллюстрированного журнала.

Виктор был неприятно удивлен, когда за вход в Старый Париж с него содрали четыре франка под тем предлогом, что пятница, тем более вечером, была самым многолюдным днем недели. Он оттолкнул уличного торговца, навязчиво предлагавшего купить специальный путеводитель, содержавший сто подлинных рисунков Альбера Робида́[127], но, заблудившись в этом лабиринте, где раньше ему приходилось бывать только днем, вскоре пожалел, что отверг его предложение. Работая локтями, он прокладывал себе дорогу среди сборища убогих, нищенок, ярмарочных циркачей, кокеток, мещан, гадалок, менестрелей с хриплыми голосами, натыкался на бледные подобия гамельнского крысолова с флейтами в руках, которых сопровождали Эсмеральды, одетые в какие-то обноски, запутался в ковре королевы Матильды, расстеленном поперек узкой улочки, и вклинился в толпу, собравшуюся вокруг Гюго – великана ростом в два метра двадцать девять сантиметров, чьи башмаки пятьдесят девятого размера приводили собравшихся в неописуемый восторг.

В конечном счете он добрался до таверны «Оловянный горшок». Толстобрюхий виночерпий в синем переднике и желтой фетровой шляпе без конца наполнял кувшины пивом из бочки.

– Могу я поговорить с патроном?

– Это я. Меня величают шевалье[128]Гавейн де Менильмонтан. Можете примостить свой августейший зад на табурет, красавчик. Боже мой, какая жара!

Шевалье Гавейн выпрямился и вытер шею клетчатым платком, в котором не было ничего рыцарского.

– Мне нужно задать вам всего один вопрос, – настойчиво произнес Виктор.

– Наберитесь терпения, я не могу разорваться. У меня ноги болят, спасу нет, а все эти растреклятые башмаки, чтоб им пусто было!

– У вас работает Эмабль Курсон?

– Курсон? Да-да, помню такого! Я нанял его на время проведения Выставки, он показался мне человеком надежным, но вдруг куда-то пропал вместе с костюмом, который я ему выдал. Знаете сколько стоит это барахло, еще сохранившее следы былого величия? Никакое золотое дно не даст столько самородков, чтобы возместить мне потерю этих тряпок!

– Где я могу его найти?

Шевалье Гавейн снял шляпу и завитой парик, явив миру лысый череп, который он вытер все тем же платком.

– Если бы я знал, то пошел бы и хорошенько его взгрел… На этой неделе я собирался оформить его официально… Поль!

К ним подошел парнишка в наряде маркитанта.

– Поль, ты знаешь, где живет этот Курсон, которого ты ко мне привел, а он дал деру в самый разгар сезона?

– Ну… по его словам, он остался без квартиры, потому что старик, у которого он жил, уехал в деревню. Мы с ним не раз вкалывали вместе в отелях и кафе, и когда вы взяли меня…

– Кто он, этот старик? – спросил Виктор.

– Господин Матильд, торговец прохладительными напитками. С трудом сводит концы с концами, таская без разрешения свою тележку под самым носом у легальных торговцев, владеющих монопольным правом утолять жажду. Где он живет, я не знаю.

Виктор бросился на улицу.

– Продавец прохладительных напитков! Тележка! Рикша! Боже праведный, сжалься надо мной, сделай так, чтобы я не опоздал!

Он несся как угорелый, не обращая внимания на прохожих, и даже опрокинул снаряжение общественного писаря, который тут же завопил:

– Вельзевул! Бегемот! На помощь, демоны с цепи сорвались!

Вокруг него стали собираться зеваки, пытаясь узреть порождений ада, но увидели лишь старика – забрызганного чернилами и размахивавшего ручкой перед носом уличных мальчишек, показывавших ему язык.

Небо подсвечивали мириады огней, но, несмотря на это, оно сохраняло свинцово-серый оттенок. Расположенные на Парижской улице заведения с равномерными интервалами изрыгали на улицу кучки людей, которые тут же рассыпались по берегам Сены, где их ждали прогулочные пароходики.

Вконец запыхавшись, Виктор подбежал к входу в театр Лои Фуллер и бросился на штурм двери, но та устояла. Он попытался вышибить ее плечом, набил синяков и тут услышал щелчок замка. Он выбил его? Или дверь открыли изнутри? Не видя перед собой ни зги, Легри осторожно двинулся вперед. Его окутали тьма и одиночество, казавшиеся еще более странными оттого, что вокруг царил мир веселья. Виктору показалось, что на него набросили удушливый саван.

Он чиркнул спичкой в вздрогнул. Затем ощупью направился в зрительный зал, пропитанный запахом пыли и ладана. Легри шел вдоль ряда стульев, загипнотизированный непроглядной тьмой театра, в котором час назад зрители аплодировали японской актрисе и американской танцовщице. Поглаживая спинки, он тщетно вглядывался во мрак. Разглядеть, не спрятался ли кто в оркестровой яме, было невозможно.