Княгиня Ольга. Две зари - Елизавета Дворецкая

– Забирайте этих йотуновых варягов! – сказал он, велев позвать в гридницу послов. – И увозите к чертям вашим греческим на рога, чтобы я их больше здесь не видел!

– Это мудрейшее решение! – возрадовался Диметрис, выслушав перевод Георгия в духе «Архонт Сфендослав счастлив исполнить пожелание василевса и немедленно предоставить своих воинов в его распоряжение». – Роман август будет благосклонен к тебе, особенно потому что получит уверенность, что ты не вынашиваешь никаких враждебных замыслов против Романии!

Вынашивать замыслы такого рода Святославу и правда стало бы трудно: отказ от наемников означал, что ратной славы у него в это лето не прибавится.

– А тот, кого ты поставишь во главе этого войска, василевс может почтить должностью аколуфа! – добавил Георгий. – Это весьма высокая должность, и хотя аколуф находится в подчинении у друнгария флота, иные из тех, кто ее занимали, достигли звания патрикия! А среди твоих приближенных есть люди, вполне достойные и того, и другого!

День закончился среди тревожной радости. Мистина предупреждал, что слухи об этом убийстве могут вызвать волнение и смятение среди киян, и так уже озлобленных против варягов, но брался успокоить людей, раз уж князь решил избавиться от наемников в самое ближайшее время. Греки развеселились и были готовы к соглашению на тех условиях, которых добивалась Эльга. Святослав был сильно недоволен: и убийством на его земле, и тем, что ему самому приходилось отказаться от мысли о походе. Он знал, что сегодняшний отказ принесет ему большие выгоды в будущем, знал, что уже завтра оценит это по достоинству, но сейчас был очень раздосадован.

А Малуша встревожилась не шутя: в мыслях ее мигом сложилось зрелище гибели всех надежд. Пока все сидели в гриднице, она не могла подойти к Торлейву, но подстерегла его у крыльца, когда все начали расходиться, и утянула за столб. К счастью, уже почти стемнело.

– Это ты! – Торлейв засмеялся. – Будь цела!

Он наклонился, чтобы ее поцеловать, но Малуша увернулась – ей сейчас было не до нежностей. Она видела, что Торлейв весел, но это не успокаивало, а разжигало ее тревогу – ей ли не знать, что веселит мужчин!

Торлейв развернулся так, чтобы спиной загородить Малушу от выходящих с крыльца.

– Что такое это… кулуф? – шепнула она, прячась за него. – Как они сказали? Ну, кем назначат?

– Аколуф – это такое звание у греков, вожак отряда наемного из варягов.

– А что, если они… вдруг назначат тебя? Они же сказали…

– Ой, нет! – Торлейв снова засмеялся. – Этого никак не может быть. Князь никогда не позволит, чтобы на такую выгодную должность поставили меня или еще кого-то из людей княгини. У него полно своих орлов, а они удавятся за такую возможность – и кого хочешь удавят. Это будет кто-то из его паробков.

– Но почему ты – не из его паробков? – не поняла Малуша. – Ты ведь… внучатый племянник Олега Вещего, и он тоже! Вы равны!

– Тише! – Торлейв осторожно поднес ладонь к ее губам, будто хотел зажать ей рот. – Не говори об этом никому, солнышко мое.

– Но это же правда! – шепотом возмутилась Малуша, думая отчасти и о своем будущем положении.

– Да. Но совсем не нужно напоминать князю об этом сейчас. Иначе… может беда случиться.

Малуша удивленно посмотрела ему в глаза – он вовсе не шутил.

– Улеба помнишь?

Торлейв хорошо знал, как опасно выступать соперником Святослава хоть в чем-то. И понимал, что незначительное на первый взгляд поручение, данное ему Мистиной, могло привести к дурным последствиям для него самого. Но Торлейв решился на это – имея в виду и будущую торговлю за свободу Малуши, когда ему очень пригодится поддержка Мистины.

Самой девушке не следовало этого знать. Поэтому Торлейв лишь наклонился, ласково поцеловал ее и отошел, пока никто не увидел их за столбом крыльца.

* * * Возлюбленную голубку мою Бертруду приветствует верный в любви брат… почти уже епископ Адальберт!

Ты не поверишь, что случилось, не поймешь из нескладной моей речи… я сам не верю и не понимаю! Брат мой, архиепископ Вильгельм… оказал мне истинно братскую услугу… я хотел бы считать, что он сделал это из любви ко мне, ведь это высокая честь… Мне приказано немедленно покинуть тихую нашу обитель и отправиться ко двору короля нашего, благочестивейшего Оттона, где архиепископ Адальдаг уже готов… посвятить меня в епископы Ругии взамен почившего Либуция! Могла ли ты когда-нибудь подумать, дорогая моя голубка… мог ли я сам подумать… мысли у меня путаются. Только беседа с тобой и способна немного утишить бурю в моем сердце. Достоин ли я буду нести слово Божие в те дикие восточные пределы! Путь миссионерства – апостольский путь, а единственное, чему я сейчас способен радоваться, – это тому, что этот путь вернее всякого другого приведет нас к новой счастливой встрече! Мне было приказано спешно собираться в дорогу – и вот я уже в седле, можешь ли ты поверить! Три года я шагу не делал за ворота обители, а теперь скачу во Франконовурт, где ждет меня сам епископ Адальдаг, чтобы пожаловать паллий, а король – чтобы вручить пастырский жезл! Я, твой недостойный Адальберт… в мои годы! Но Господь видит, что не мирское тщеславие наполняет душу мою восторгом. Затрудняюсь излить мои чувства… лучше мне пока прибегнуть к молитве, и я вновь примусь за письмо тебе, когда водворю мир в моей душе. А пока лучше мне обратиться к Тому, Кто сказал: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим»…[33]

– Я буду по ним скучать, – насмешливо сказал Мистина, глядя, как варяги рассаживаются по лодьям.

– Особенно вот по этим, – Эльга кивнула на троих поморян и двоих пруссов из дружины Камена, которых выводили, безоружных, гриди под присмотром сурового Игмора.

После убийства Черняты, Семухиного сына, едва удалось избежать волнений; чтобы успокоить народ, было объявлено, что всех пятерых виновных посадили в поруб, а разбирать дело будет сам князь с обоими воеводами – Асмундом и Мистиной. Ясно было, что искать кровной мести с этих людей торговец Семуха не станет; сорок гривен серебра на виру у поморян не было. Виру пострадавшему выплатил сам Святослав – в тот же день, как дело разбирали, перед всеми городскими старцами, – а ему возместили убыток вскладчину все три поморянские дружины: Камена, Видибожа и Далемира. Иным пришлось все перстни поснимать, но утешали их надежды на критскую добычу. Пятеро негодяев просидели в порубе до самого ухода дружин, и гриди вывели их прямо в лодьи.

Княгиня и ее приближенные пришли к Почайне прощаться, конечно, не с варягами, а с послами и Святославом. Князь с гридями отправлялся проводить посольство до порогов, а заодно пройти по тем областям угличей, что остались близ Днепра, показаться им и самому взять дань. По пути через Витичев к нему должны были присоединиться пять тамошних сотен во главе с Тормаром. Такой путь был гораздо короче, чем Святослав изначально собирался проделать, но все же позволял ему не скучать до тех пор, пока осенью придет пора идти в гощение.