Свои по сердцу - Леонид Ильич Борисов

марта 1867 года большой океанский пароход «Грейт-Истерн» покинул английский берег и взял курс на Нью-Йорк. В журнале стюарда записаны были, среди прочих пассажиров, обитатели каюты № 382: «Жюль Верн — писатель и Поль Верн — офицер французского флота».

— Наконец-то, Жюль, ты решился побывать в Америке, — сказал Поль брату. — Увидишь эту удивительную страну и напишешь роман о ней.

— Ровно двадцать пять лет назад в Америке был Диккенс, — медлительно проговорил Жюль Верн и, взяв брата под руку, повел его на верхнюю палубу. Океан недружелюбно шумел, волны, подобно гигантским животным, наскакивали на корабль. — Диккенс был в Америке, — продолжал Жюль Верн, — и, возвратившись на родину, написал книгу об этой стране. Ты читал ее, мой дорогой?

— Читал. Диккенсу не понравилась Америка. Но ведь он был там двадцать пять лет назад!

— Посмотрим, — сухо отозвался Жюль Верн. — А теперь взглянем в нашу записную книжку, добавим, чего еще в ней не хватает. Машинное отделение есть, пароходная прислуга записана вся. Говори, Поль, — что ты знаешь о нашем плавучем доме?

— «Грейт-Истерн» в прошлом году много потрудился по прокладке огромного трансатлантического кабеля, — ответил Поль. — Записал? Дальше. Длина корабля двести метров. Мощность паровой машины одиннадцать тысяч лошадиных сил. Скорость — тринадцать узлов в час. Шесть мачт и пять труб. Постройка корабля обошлась в семьсот пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. Восемьсот кают, две тысячи сто коек. Да, еще — концертный зал на пятьсот человек. И — это уже для твоего литературного секретаря — имеется салон мадам Дюбуа, известной гадалки, предсказывающей будущее и иногда правильно угадывающей прошлое своих клиентов.

— Соврем Барнаво что-нибудь на этот счет, — рассмеялся Жюль Верн. — Скажем, что мадам Дюбуа предсказала мне долгую жизнь, а тебе звание адмирала.

— Ты желаешь мне дожить до глубокой старости, Жюль, — сказал Поль, — спасибо, желаю и тебе того же, капитан французской литературы!

Жюль Верн опустил голову и, нахмурившись, ответил:

— Место капитана французской литературы вакантно с того дня, как умер великий Бальзак. Не делай из голубя орла, Поль. Я знаю мое место, и оно достаточно почетно. Я — прикомандированный от науки, не больше, но и не меньше. Продолжай о нашем «Грейт-Истерн».

Поль обвел взглядом горизонт, покосился на небо, недовольно покачал головой.

— Ночью будет буря, — сказал он. — Ветер меняет направление. Послушаем американскую музыку, Жюль.

Под грохот медных тарелок, горластых труб и большого барабана на палубе плясали пассажиры первого и второго классов. Длинноногие англичане и их миссис выделывали уморительные антраша. Со стороны можно было подумать, что пляшущие пассажиры забивают ногами гвозди в палубу, а левой рукой вертят кофейную мельницу. Океан недовольно ворчал.

На нижней палубе, куда спустились братья, играли на гармониках и пели на итальянском, немецком, английском языках. Слепой старик исполнял на скрипке неаполитанскую серенаду. В шляпе, что лежала подле слепого, одиноко поблескивала монета.

Ночью океан всерьез принялся за «Грейт-Истерн»: он укладывал корабль на левый борт, потом поднимал на волну высотою в тридцать метров, с улюлюканьем и свистом опускал в бездну. Сверкали молнии — ветвистые, зигзагообразные, похожие на золотистый фейерверк, и Жюлю Верну казалось, что вот такую молнию он уже видел однажды в Историческом театре папаши Дюма. Жюль Верн был бледен, он тяжко страдал.

— И все-таки, — катаясь по своей койке, говорил он брату, — путешествие — хорошая вещь. Здесь все настоящее; мне это нравится, несмотря на то, что вот-вот я встану на голову! Прости, Поль, я тебя ударил ногой в живот!

— Держись, Жюль, я лечу на тебя! — кричал Поль. — Погоди, еще не то будет! Бортовая качка ничто в сравнении с килевой. Сейчас мы занимаемся гимнастикой, а потом будем кувыркаться и ходить на голове.

— Поль, мне очень нехорошо, — жаловался Жюль Верн. — Не можешь ли ты попросить капитана, чтобы он прекратил это безобразие? Тебя здесь все знают, — пожалуйста, дружок!

— Хорошо, Жюль, я поговорю с капитаном. Он в дружеских отношениях со стихиями.

— А завтра или послезавтра снова начнется, — не правда ли?

— Правда, Жюль, непременно начнется по той же программе! Ах, до чего ты хорош! Галстук на спине, борода на боку, на твоих штанах сорок складок, и все они не вдоль, а поперек!

— А ты чего катаешься, как маленький! — буркнул Жюль Верн. — Вот скажу маме, что ты… Ох, Поль, как я страдаю!..

Утром океан успокоился, и братья Верн, выспавшись и приведя себя в приличный вид, после завтрака вышли на палубу. Спустя час Жюлю Верну удалось собрать в кружок тех матросов, которые в прошлом году участвовали в прокладке атлантического кабеля. Жюля Верна интересовало все, что было связано с этой гигантской работой, но прежде всего он записывал в свою тетрадь подробности катастрофы, о которой так мало сообщили газеты всех стран мира; погруженный в воду кабель оборвался, и концы его пришлось вытаскивать щупами и тралами. Вместе с кабелем на борт «Грейт-Истерн» были вытащены со дна диковинные рыбы, раковины, водоросли. Матросы рассказывали внимательно слушавшему и записывавшему Жюлю Верну свои впечатления; они, как умели, отвечали на его вопросы о внешнем виде всех тех «подводных жителей», которые уже играли какую-то роль в его воображении, — некий герой будущего романа повелительно беседовал с Жюлем Верном, приказывая ему изучить все то, что наблюдали эти простые люди — матросы «Грейт-Истерн».

Когда все страницы тетради были заполнены, Жюль Верн еще раз вместе с братом спустился в машинное отделение, а потом еще и еще раз обошел весь корабль, интересуясь названием каждой мелочи, каждого винтика, назначением вот этого и устройством вот того. Поль заметил, что есть книги, в которых описано…

— Книги дают только поверхность вещи, только видимость факта, — ответил Жюль Верн. — Необходимо знать факты своими руками, глазами, собственным своим наблюдением.

— Ну, а воображение? — спросил Поль.

— Воображение должно работать только в тех случаях, когда ты говоришь о вещах, еще не существующих. Все, что уже есть, ты должен видеть. Если нельзя видеть, надо хорошо знать. Если об одном и том же событии имеются сотни книг, — следует прочесть все сто и сделать для себя сто первый вывод. Если же книг нет вовсе…

— Вот, вот, — прервал Поль, — если нет ни одной книги, — тогда как?

— Тогда надо оставить факт в покое и создать его подобие. Случается, что ты угадываешь. Происходит это потому, что и воображение наше питается фактами. То, что видят глаза и переживают чувства, воспитывает воображение. Воображение в идеале — это мечта о будущем. Оно должно быть прекрасным не только для тебя и меня, но и для всех