Никто, кроме нас! - Олег Верещагин

– Сдавайся, казак! – еще один офицер, американец, крича это уже по-русски, подбежал к мальчишке и наступил на автомат. Грудь американца ходила ходуном. – Сдавайся, мы сохраним тебе жизнь!

Губы мальчишки скривились.

– Чем от бесов дожидаться наград – лучше вовсе не дожить до седин, – сказал он тихо, но отчетливо, в азартное лицо, плававшее над ним. И повернулся на бок, вздрогнул и сжался…

…Когда турецкие солдаты его перевернули, то отшатнулись.

Слева в груди под ребрами торчала рукоять сильным ударом загнанного до сердца засапожного ножа.

* * *

Олег Барбашов вернулся к нам уже из госпиталя. Он выбрался к позициям чезэбэшников почти ползком – потерял много крови и слегка тронулся головой. В госпитале его привели в себя… Почти одновременно с его возвращением, чуть раньше, нам дали машину взамен погибшего «Мстителя». Как раз Олег рассказал, что случилось и как все было. Рассказал все честно и, хотя никто не думал его обвинять ни в чем, стал молчаливым и замкнутым. Дениска Коломищев сделался у него пилотом, на место Дениса взяли парнишку из добровольцев, не казаков – Кольку Есенева.

Новый аппарат, конечно, назвали «Дмитрий Опришко».

Четвертую винтовку принес Генок.

Вообще-то мы думали, что он сбежал, потому что позавчера ушел на рыбалку и пропал, а самоделковая удочка осталась на берегу. И сильно удивились, когда он, ни слова не говоря, возник на пороге, молча прошел к очагу и сел, положив рядом короткую винтовку и ремни с какими-то сумками. Потом сказал:

– Тут консервы. Немного, но есть.

– Откуда оружие? – хмуро спросил Санька, держа между колен свою «М16», с которой не расставался. – Ты где был?

– Он хочет, чтоб нас попалили, – зло сказал Дрын.

Три недели назад он наверняка полез бы в драку и точно избил бы Генка. Но это было три недели назад. За эти три недели все-все изменилось. Поэтому Дрын остался неподвижен и больше ничего не сказал, только сплюнул в огонь, а Генок просто не обратил на него внимания…

…Мы живем тут уже три недели. Вернее, двадцать три дня. Мы – это старшие: Санька, Генок, Темыч, я и Дрын; девчонки, тоже старшие – Светик и Ленок. Ну и мелкие – Илья и одиннадцать наших, шесть девчонок, пять мальчишек. У меня есть календарик, и я очень аккуратно вычеркиваю дни. А иногда просто смотрю на календарик – на ту сторону, где фотка нашего бывшего президента на фоне Кремля и красная надпись:

ЕДИНАЯ РОССИЯ – СИЛЬНАЯ РОССИЯ!

А началось все – и кончилось – двадцать семь дней назад.

* * *

Может быть, раньше. Просто тогда я этого не понимал. Я все свои тринадцать лет живу в детдоме, сколько себя помню, и другой жизни просто не знал, даже представить себе не мог, даже по кино. Не верилось, что правда бывает так, как там показывают… Нет, лет до десяти я тоже бегал к забору «встречать маму». А потом…

У нас самый обычный детдом. Таких десятки. На окраине Тамбова. Старое здание, его вечно ремонтируют по частям. Большинство работников – придурки и воры, но совсем уж отмороженных – нет. Нет извращенцев. Два или три – действительно хотят и любят работать с детьми. Но для меня хороший взрослый – это тот, который как можно меньше ко мне лезет. Что в морду, что с любовью, все равно какой.

Воспитанники – мы то есть – тоже обычные. Тех, кто любит без дела махать кулаками и тиранить младших за просто так – мало. Трое или четверо таких, как Дрын, и они не скооперировались. Большинство просто никому не нужные девчонки и мальчишки. Нариков нету, но почти все курят, а многие выпивают, если есть что.

Учить нас почти ничему не учат – зачем? В первом-третьем классе полно неграмотных, да и дальше много. Ясно же, что мы балласт, отработанный материал. Кормежка, сколько себя помню, была так себе – не очень плохая, не очень хорошая, очень однообразная, но регулярная. Может, поэтому, да еще потому, что не было у нас таких уж зверств со стороны персонала и старшаков, никого не держали голым в подвале, не закапывали мертвых за угольником – от нас почти и не убегали. Жили себе и жили. День прошел, другой прошел, неделя сложилась, а там и месяц, а из них – год…

Вот так, в общем. Так мы жили до мая.

Потом все случилось очень быстро. Как-то сразу перестали подвозить продукты, и вообще наш детдом повис в воздухе, как говорится. У нас были знакомые «за забором», конечно, они рассказывали что-то про импичмент, про власть, про войну даже, но и сами толком не понимали, что к чему, и рассказы получались сбивчивые. А потом город начал пустеть – не стремительно, но явно. Как-то утром выяснилось, что и директор, и вообще почти все взрослые смылись. Смылись, и все. Остались только Инна Павловна, воспиталка, и наш физрук, Антон Анатольевич. Но еды почти не было, а главное – никто не понимал, что происходит. Даже взрослые. Кстати, тут выяснилось, что это довольно страшно – когда взрослые растеряны. Мы на них плевали, конечно, но как-то привыкли, что они за все отвечают…

Потом стали разбредаться воспитанники. Не убегать, а именно разбредаться, не прячась. У кого-то оставались старые завязки с беспризорниками, кто-то просто уходил куда глаза глядят. Я тоже думал уйти, но, честно сказать, испугался, когда вышел в город. Тамбов был не то чтобы пустой… нет. Какой-то… в общем, я посмотрел, как на углу грабят продуктовый магазин, как мимо проехал грузовик с несколькими вооруженными ментами – они везли семьи, – и вернулся.

Той ночью ушел Антон Анатольевич. Мелкие рассказывали, что он приехал откуда-то и привез в своем «пирожке» винтовки, снаряжение, патроны… Коробки с консервами – много – и сухими супами он оставил Инне Павловне, а сам коротко переговорил со старшими ребятами – теми, кому было уже по шестнадцать-семнадцать лет, – и шестеро из них ушли с ним, взяв оружие и прочее. Я сам не видел, так говорили младшие. А остальные старшие просто разбежались по-тихому, и все.

В общем, скоро нас осталось столько, сколько я сказал вначале. За себя скажу – мне просто страшно было уходить. За остальных – не знаю. И еще – Инна Павловна, которая как-то о нас заботилась. Может, еще и поэтому не уходили – тут был взрослый…

Света давно не было. Воды тоже, и канализация не работала. Да вообще ничего не работало, хорошо, что уже был май и ночи стояли теплые.

А потом… потом…

…Мы их увидели, когда торчали на подоконнике между этажами. Я это часто вижу во сне. Улица, ветер гоняет пакет. На той стороне – пирамидалки в свежей зелени. Стоит какой-то дед с палкой.

А посреди улицы идут люди. Много, около сотни. В военной форме – не такой, как наша, стволы оружия влево-вправо, как в кино. А между ними едут угловатые машины, не очень большие, пятнистые. С ооновскими флагами, и стволы тоже влево-вправо. Люди в машинах смотрели по сторонам. Мы с Темычем – а как раз мы сидели на подоконнике – как маленькие бросились к Инне Павловне…