Приют гнева и снов - Карен Коулс

помню. Я зашла дальше, чем когда-либо прежде, в неизвестность, пока он гнался за мной. Я выбираю путь, переступая через глубокую топь, перебираюсь с одного клочка сухой земли на другой, проверяя каждую заводь на пути. Эти места за ивой мне незнакомы, будто я никогда не была здесь. Снова и снова я заглядываю в воду, но ничего не нахожу. Болото кажется таким большим, гораздо больше, чем я помню, и здесь так много заводей, канав и впадин. В горле застревает всхлип.

Иду все дальше и дальше, и с каждым шагом ужас удваивается, утраивается, пока внутри все не сжимается, и я начинаю бояться потерять сознание. Юбки скользят по воде. Водоросли цепляются за ботинки, путаются в шнурках, а я все иду, переходя с тропки на тропку, заглядывая в каждый водоем, в каждую канавку и ложбинку. Я бреду, солнце уже начинает садиться, а свет – ускользать.

Значит, Диамант был прав. Это была всего лишь галлюцинация. А теперь? Могу ли я повернуть к дому, зная, что меня там ждет Прайс, сжимая и разжимая свои белые пальцы? Нет. Нет, не могу. Я поворачиваю обратно со слезами на глазах. Все потеряно, потому что я слишком труслива, чтобы встретиться лицом к лицу с этим дьяволом. Я смотрю под ноги и наконец вижу его – тот курган, куда он притащил меня за волосы.

Я бегом бросаюсь туда, брызги разлетаются из-под ног, оскальзываюсь, скольжу – и мне так страшно. Мои неистовые поиски взбаламутили воду, и все же это то самое место. Ступаю на сухую землю и после стольких лет, на протяжении которых я пытаясь забыть, теперь стараюсь вспомнить, вернуться туда.

Он здесь. Я чувствую его запах. Ступаю на мелководье и прислушиваюсь. Да, он здесь. Я чувствую, как он следит за мной, так близко.

– Где ты? – Я склоняюсь над кромкой воды и вглядываюсь в глубь, в сине-зеленую черноту. – Где? – Вдыхаю запах и поворачиваю голову в его сторону. Там та пустота и моя стена из камней и веток. Все здесь теперь зеленое и скользкое, когда я разбираю ее – булыжник за булыжником, камень за камнем.

Вот. Вот он – лежит, рот распахнут в нескончаемом крике. Глаз больше нет, они выедены. Из пустых глазниц на меня смотрит чернота. Я смеюсь. Запрокидываю голову, закрываю глаза и смеюсь, смеюсь.

– И глаза их сгинут в норах своих.

Он все еще там, где я его оставила, где ему самое место. Он больше не придет за мной, больше никогда.

– И весь ты стал покрыт грязью, – говорю я. – И умер ты во грехе своем.

Глава 36

Дом возвышается все такой же мрачный и зловещий в сумерках. С деревьев больше не свисают мертвые вороны. После исчезновения Прайса, который убивал их прежде, птицы могут свободно летать и жить здесь. Как же они должны оплакивать его.

А вот дом действительно скучает по нему, судя по его обветшалому состоянию. По двору разбросаны куски крыши, на оконных рамах облупилась краска, в воздухе чувствуется запах гнили. Словно прошло не пять, а пятьдесят лет. Верное ружье Прайса все еще висит на своем месте, а вот кобылы нет, да и само оружие покрылось ржавчиной и стало бесполезным. Крыша сарая, ставшего моей тюрьмой, обвалилась. Отсюда я вижу заколоченное окно. Не буду думать о том, что там произошло.

Плющ разросся и оплел большую часть дома, чем прежде. Лиловые цветки глицинии тяжело свисают, как спелые плоды, пряча от глаз уродливый серый известняк. Пара воронов кружит над домом. Возможно, тех самых, которых я видела. Возможно, они помнят меня. Возможно, в доме ждет Гарри. Стук сердца отзывается во всем теле. Я чувствую его даже в руках.

Поднимаюсь по ступеням к входной двери и толкаю ее. Она распахивается.

– Есть кто-нибудь?

В прихожой так же пыльно и грязно, как раньше. Меха изъедены молью, кое-где проступают голые участки кожи.

– Кто-нибудь! – кричу я.

Часы отбивают четверть часа. Четверть которого часа? Я ступаю в коридор. Здесь запах сырости и гнили сильнее, чем снаружи.

– Гарри! – кричу я.

– Почему ты зовешь Гарри?

Из тени выглядывает девочка не старше четырех или пяти лет, она смотрит на меня из малой гостиной. Боюсь, что она заметит мою старую, рваную одежду со следами болотной грязи, но когда она выходит на свет, я вижу, что она выглядит не многим лучше меня.

– Привет, – говорю я.

– Здесь нет Гарри.

– Нет? – Оглядываю коридор и лестницу. Пусто и пустынно. – Тогда где он?

Она пожимает плечами.

– Получается, ты пришлая не туда.

– Нет.

Я не ошиблась. Именно здесь я стояла в тот вечер и услышала его, услышала его с ней. Острая боль пронзает меня изнутри и сбивает дыхание. Я обхватываю себя за живот.

Дитя отступает. Моя реакция пугает ее.

– Подойди ближе, дитя, – прошу я.

Она походит, но останавливается на расстоянии вытянутой руки. Серьезные темные глаза смотрят на меня. Это глаза Гарри, тот самый цвет вышедшей из берегов реки. Значит, она от него, не от Уомака.

Она бросает взгляд на лестницу.

– Лучше бы ты уходила! – Она сердито смотрит на меня. – Мы здесь не любим чужаков.

– Я не чужая. Я друг твоей мамы.

Она хмурится. Она не верит мне, умница. В ней видна Имоджен – как властно она вскидывает подбородок, как ее темные волосы рассыпаны по плечам, но все же я не могу ненавидеть ее. Она – от Гарри.

– Ты очень похожа на твоего отца, – говорю я. – Мне хотелось бы увидеть его.

Она хмурится.

– Он умер, уже давно.

Сердце замирает. Умер? Нет-нет, конечно же ей солгали. Она говорит о мистере Бэнвилле, не о Гарри. Облегчение захлестывает меня.

– Я имею в виду твоего брата, Гарри.

Она чешется в спутанных волосах.

– Нет здесь никакого Гарри и никогда не было. И брата у меня тоже нет. Только я.

Лампы начинают мерцать, и я вздрагиваю. Это Прайс? Это его холодные глаза выглядывают на меня из тени? Нет, Прайс мертв – похоронен под водой. Я ведь только видела его, правда? Мои ботинки до сих пор не просохли, они все еще опутаны водорослями.

Девочка постукивает ножкой и вздыхает.

– Будь умницей и попроси миссис Прайс приготовить чаю и достать пирог. Хорошо?

– Пирога нет.

– Тогда только чаю. – Где-то дребезжит окно, и я снова вздрагиваю, да с такой силой, что в кончиках пальцев отдается боль. – Где твоя мама?

– В своей комнате.

Она указывает на лестницу, затем проходит