Первый блицкриг, август 1914 - Барбара Такман

Ежедневно высылались разведывательные дозоры, в состав которых почему-то входил английский офицер связи при 5-й армии лейтенант Спирс, весьма странное осуществление функций офицера связи, что, кстати, Спирс так и не объяснил в своей знаменитой книге, но им не удалось обнаружить ни одного солдата в хаки. Это еще больше усиливало пораженческое настроение Ланрезака. «Мое беспокойство, — писал он, — достигло предела».

Одновременно с приказом № 10 Жоффр попросил Мессими перевести три территориальные дивизии с побережья, чтобы заполнить промежуток между Мобёжем и Ла-Маншем. Он выскребал остатки, чтобы организовать хоть какую-нибудь оборону против германского правого фланга, ни за что не соглашаясь взять хотя бы одну дивизию из состава войск, которые должны были вести взлелеянное им наступление. Он все еще не хотел признать, что противник навязал ему свою волю. Никакие Ланрезаки, Галлиени и разведсводки в мире не могли поколебать его убеждения в том, что чем сильнее окажется правый фланг немцев, тем более обещающим будут французские перспективы на захват инициативы в центре.

Марш немецких войск через Бельгию был подобен нашествию южноамериканских муравьев, которые периодически неожиданно выходят из джунглей, пожирая все на своем пути, не останавливаясь ни перед какими препятствиями. Армия фон Клюка шла с севера от Льежа, а армия фон Бюлова к югу от города, вдоль долины Мааса, на Намюр.

«Маас — драгоценное ожерелье, — как-то сказал король Альберт, — а Намюр — жемчужина его».

Часть армии Бюлова форсировала реку около Уй, на полпути между Льежем и Намюром, чтобы двинуться по обоим берегам на вторую прославленную бельгийскую крепость. Кольцо фортов, окружавших Намюр и построенных так же, как у Льежа, было последним бастионом перед Францией. Надеясь на железный кулак своих осадных орудий, которые так хорошо поработали в Льеже, а теперь шли в обозе Бюлова к своей второй цели, немцы рассчитывали покончить с Намюром за три дня. Слева от фон Бюлова была 3-я армия генерала фон Хаузена, двигавшаяся на Динан. Обе армии должны были сойтись у слияния Самбры и Мааса, в том самом треугольнике, куда спешила армия Ланрезака. Но в то время как на фронте стратегия Шлиффена разворачивалась по плану, в штабе этот план дал трещину.

Шестнадцатого августа германский главный штаб, остававшийся в Берлине до конца концентрации войск, переехал на Рейн в Кобленц, примерно в ста тридцати километрах позади центра германского фронта. Здесь, мечтал Шлиффен, главнокомандующий — не Наполеон, наблюдающий за битвой с вершины холма, сидя на белой лошади, а «современный Александр» — будет управлять сражением «из обширного дома, где под рукой были бы телефон, телеграф и радио, а около него — целый флот ожидавших приказа автомобилей и мотоциклов. Здесь, в удобном кресле, у большого стола, современный главнокомандующий наблюдал бы за ходом боя по карте. Отсюда он бы передавал по телефону вдохновляющие слова, и здесь бы он получал донесения от командующих армиями и корпусами, а также сведения с воздушных шаров и дирижаблей, наблюдавших за маневрами противника».

Действительность жестоко изменила эту счастливую картину. Современным Александром оказался Мольтке. По его собственному признанию, он так и не оправился после бурной сцены с кайзером в первую ночь войны. «Вдохновляющих слов», которые он должен был сказать своим командирам по телефону, он просто не знал, но даже если бы они у него и были, они не дошли бы до адресатов из-за плохой связи.

Ничто не доставляло немцам столько хлопот, когда они вступили на территорию противника, как связь. Бельгийцы перерезали телеграфные и телефонные провода, мощная радиостанция на Эйфелевой башне создавала такие помехи, что радиосообщения приходилось передавать по три или четыре раза, пока что-то удавалось разобрать. Единственная радиостанция штаба была так перегружена, что проходило от восьми до двенадцати часов, прежде чем их отправляли. Это было одно из «препятствий», которого германский Генеральный штаб не запланировал, увлекшись легкостью, с какой обеспечивалась связь во время маневров.

Изощренные выходки сопротивлявшихся бельгийцев и опасение русского «парового катка», вламывавшегося через Восточную Пруссию, весьма беспокоили Генеральный штаб. Начались трения. Культ субординации, развитый прусскими офицерами, больнее всего ударил по ним же самим и их союзникам. Генерал фон Штейн, заместитель начальника штаба, который считался умным, обходительным и трудолюбивым, характеризовался австрийским офицером связи при штабе как грубый, бестактный и спесивый человек. Полковник Бауэр из оперативного отдела ненавидел своего начальника, полковника Таппена, за его «язвительный тон» и «зазнайство» перед подчиненными. Офицеры жаловались, что Мольтке запретил шампанское в столовой, а порции за столом кайзера были такими маленькими, что после его обеда приходилось наедаться бутербродами.

С началом французского наступления в Лотарингии Мольтке стал сомневаться — следовало ли ему полностью полагаться на правое крыло, как советовал Шлиффен? Он и его штаб полагали, что французы переместят свои главные силы на левый фланг и окажут сопротивление правому крылу немцев. Так же упорно, как Ланрезак посылал разведчиков, чтобы обнаружить англичан, германский Генеральный штаб искал свидетельств больших перемещений французских войск к западу от Мааса и до семнадцатого августа ничего не обнаружил. Извечная проблема войны, состоявшая в том, что противник отказывался вести себя так, как ему следовало бы в своих лучших интересах, спутала немцев.

Из наступления в Лотарингии и отсутствия действий на западе немцы сделали вывод, что французы концентрируют свои главные силы для наступления через Лотарингию между Мецем и Вогезами, и задали себе вопрос, не следует ли им перестроить свою стратегию. Если это было направление главного наступления французов, не смогли бы они, перебросив силы на свой левый фланг, провести решающее сражение в Лотарингии до того, как правый фланг добьется этого обходным маневром? Не могли бы они устроить настоящие Канны, совершив двойной охват, который был все-таки у Шлиффена на уме? Обсуждением этой заманчивой перспективы и даже предварительным переносом центра тяжести на левый фланг и занимался Генеральный штаб с четырнадцатого по семнадцатое августа. Семнадцатого немцы решили, что французы не проводят концентрации сил в Лотарингии, как казалось, и вернулись к первоначальному плану Шлиффена.

Но если верность учения хоть раз была поставлена под сомнение, ему нет истинной веры. С этого момента Генеральный штаб не забыл о возможностях на левом фланге. Мысленно Мольтке был за альтернативную стратегию, зависящую от того, что сделает противник. Поразительная простота плана Шлиффена, заключавшаяся в сосредоточении главных усилий на одном фланге, и твердая верность плану независимо от действий врага были нарушены. План, который казался таким безукоризненным на бумаге, лопнул под давлением неопределенностей и, прежде всего, эмоций войны. Лишив себя удобств заранее разработанной стратегии, Мольтке начал мучиться от нерешительности, когда надо было принять решение. Шестнадцатого августа принц Рупрехт срочно потребовал такого решения.

Он требовал разрешения контратаковать. Его штаб находился в Сент-Авольде, заштатном городишке, утонувшем во впадине на краю грязного угольного района Саара. На запад перед кронпринцем под голубым небом расстилалась удобная, слегка холмистая местность, не имевшая каких-либо значительных препятствий до самого Мозеля, а там, на горизонте, сверкал приз — Нанси, жемчужина Лотарингии.