Первый блицкриг, август 1914 - Барбара Такман

Рупрехт утверждал, что поставленная перед ним задача — удержать на своем фронте как можно больше французских войск — будет выполнена лучшим образом, если он атакует, что было прямо противоположно стратегии «мешка». В течение трех дней, с шестнадцатого по восемнадцатое августа, шло обсуждение этого вопроса между штабом Рупрехта и Генеральным штабом, к счастью, вся телефонная линия проходила по германской территории. Было ли французское наступление основным? Они не предпринимали ничего «серьезного» ни в Эльзасе, ни к западу от Мааса. Что бы это значило? Предположим, что французы откажутся двигаться дальше и не попадут в «мешок»? Если Рупрехт будет продолжать отступление, не образуется ли разрыв между ним и 5-й армией, его соседом справа, и не ударят ли французы туда? Не принесет ли это поражения правому флангу?

Рупрехт и его начальник штаба генерал Крафт фон Дельмензинген согласились, что так может случиться. Они докладывали, что их войска с нетерпением ждут приказа о наступлении, и поэтому позорно навязывать отступление войскам, «рвущимся вперед». Более того, неразумно сдавать территорию в Лотарингии в самом начале войны, даже временно, если к этому не принуждает противник.

Соблазненный, но все еще опасающийся главный штаб не мог принять решения. Майор Цольнер был послан в штаб в Сент-Авольде, чтобы обсудить вопрос лично. Он сообщил, что главный штаб рассматривает изменения в запланированном отступлении, но не может целиком отказаться от маневра, имеющего целью заманить французов в «мешок». Вернулся он, так ничего и не решив.

Не успел он уехать, как воздушная разведка донесла, что французы в одном месте отходят назад к Гран-Куроннё. Это было «незамедлительно истолковано» штабом 6-й армии как доказательство того, что противник не собирается двигаться вперед, в «мешок», и поэтому лучшее, что можно сделать, это атаковать его как можно скорее.

Нужно было решать. Последовали новые телефонные разговоры между Рупрехтом и фон Крафтом на одном конце линии и фон Штейном и Таппеном на другом. Из главного штаба прибыл новый офицер, майор Доммес, — это было семнадцатого августа — с сообщением, что контрнаступление желательно. Главный штаб уверен, что французы перебрасывают войска на свой западный фланг и не «привязаны» к Лотарингии. Он сообщил также об успехе осадных орудий под Льежем, что делало линию французских фортов не такой страшной. По мнению главного штаба, англичане еще не высадились на континенте, и если здесь, в Лотарингии, произойдет быстрое и решительное сражение, они могут не высадиться вообще. Но конечно, сказал майор Доммес, по приказанию Мольтке он должен предупредить о всех трудностях контрнаступления. Главная из них фронтальная атака — анафема германской военной доктрины, поскольку обходный маневр в условиях холмистой местности и наличия французских фортов невозможен.

Рупрехт ответил, что в контратаке меньше риска, чем в дальнейшем отступлении. Он застигнет противника врасплох и, возможно, опрокинет его. Он и его штаб рассмотрели все возможные рискованные ситуации и намереваются справиться с ними. После обычного красноречивого восхваления наступательного духа своих доблестных войск Рупрехт объявил, что он атакует, если не получит совершенно определенного приказа из главного штаба, запрещающего это.

«Либо разрешите мне атаковать, — воскликнул он, — либо дайте конкретный приказ!»

Возбужденный «решительным тоном» Рупрехта, Доммес поспешил в главный штаб за дальнейшими указаниями, а в штабе Рупрехта «мы ждали, не зная, придет ли запрещающий приказ или нет». Они ждали все утро восемнадцатого, а когда не получили никаких известий до второй половины дня, фон Крафт позвонил фон Штейну, желая знать, ожидать ли приказа. Снова говорили о преимуществах и возможных неблагоприятных последствиях. Выведенный из терпения, Крафт потребовал определенного «да» или «нет».

«Нет, мы не запрещаем вам атаковать, — ответил фон Штейн, и в голосе его не прозвучало уверенности современного Александра Македонского. — Решайте, как подсказывает вам разум».

«Решение уже принято. Мы атакуем!».

«Ну что ж, тогда начинайте, и поможет вам Бог!».

Так немцы отказались от «мешка», 6-й и 7-й армиям был дан приказ повернуть назад и приготовиться к контрнаступлению.

Тем временем англичане, которые, по мнению немцев, еще не высадились, двигались к отведенной им позиции на левом фланге французского фронта.

Главнокомандующий сэр Джон Френч прибыл во Францию четырнадцатого августа с Мэрреем, Вильсоном и Угё, состоявшим теперь при английском командовании в качестве офицера связи. Они провели ночь в Амьене и на следующий день отправились в Париж, чтобы встретиться с президентом, премьер-министром и военным министром. «Да здравствует генерал Френч!» — кричала двадцатитысячная толпа, заполонившая площадь перед Северным вокзалом и прилегавшие улицы. «Гип, гип ура! Да здравствует Англия! Да здравствует Франция!» На всем пути до английского посольства толпа, по мнению некоторых, больше той, которая встречала Блерио после его перелета через пролив, кричала, размахивала шляпами, платками и просто руками.

Пуанкаре был удивлен, увидев, что его гость — человек «спокойных манер… и не очень похож на военного», с опущенными книзу усами; его можно было скорее принять за подрядчика, а не за храброго кавалерийского командира. Он казался медлительным и методичным, без особого блеска и, несмотря на то что имел зятя-француза и летний дом в Нормандии, едва ли мог связать несколько слов по-французски. Он поразил Пуанкаре, объявив, что английские войска не будут готовы к занятию своих позиций в течение десяти дней, то есть до двадцать четвертого августа. И это было тогда, когда Ланрезак считал, что двадцатого августа может быть слишком поздно.

«Как нас обманули! — писал Пуанкаре в своем дневнике. — Мы думали, что они готовы до последней пуговицы, а теперь они не выходят на позиции!»

С момента высадки во Франции сэр Джон Френч вдруг стал проявлять предпочтение к «выжидательной позиции», непонятное нежелание ввести в бой британские экспедиционные силы. Стояло ли за этим настойчивое предупреждение Китченера насчет «ненужных потерь», или же до сознания Джона Френча дошло, что, помимо экспедиционных сил, у Англии не было обученного резерва, чтобы занять их место, или, оказавшись на близком расстоянии от страшного врага, он почувствовал всю тяжесть ответственности, или его природная храбрость с годами испарилась и остались только слова, или ему просто не очень-то хотелось сражаться за чужую землю и чужой дом? Об этом лучше судить тому, кто оказывался в подобном же положении.

Ясно было одно: с самых первых встреч союзников с Френчем они были разочарованы (хотя и по-разному), напуганы или взбешены. Казалось, что главная цель, ради которой британские экспедиционные силы прибыли во Францию, — не дать Германии сломать ее — была непонятна ему или, по крайней мере, он не видел смысла спешить. А его военная самостоятельность, которую так подчеркивал Китченер, означала, что он мог «по собственному выбору назначать время для сражения и для отдыха», как выразился Пуанкаре, независимо от того, что Германия могла тем временем одолеть Францию.