Голландское господство в четырех частях света. XVI— XVIII века. Торговые войны в Европе, Индии, Южной Африке и Америке - Чарлз Боксер

Сожительство женщин — рабынь со своими хозяевами-европейцами, естественно, привело к появлению на свет значительного количества незаконнорожденных полукровок с евроазиатскими корнями. В 1716 г. генерал-губернатор и совет в Батавии выразили глубокую озабоченность подобным состоянием дел и в результате постановили, что в дальнейшем белым отцам таких детей не позволяется возвращаться в Европу и они должны оставаться на Востоке. С 1644 г. Heeren XVII был издан закон против перевозки на возвращающихся в Европу «индийцах» рабов и «цветных», и этот запрет определенно касался детей-полукровок белых отцов. Закон соблюдался не слишком строго, ив 1672 г. власти Батавии запретили — за исключением особых случаев — прием на работу клерков — азиатов на том основании, что «в Индии (то есть в Азии) вполне достаточно детей нашей собственной национальности». Включались ли в число этих детей полукровки, непонятно, однако в 1715–1717 гг. их прием на службу компании был категорически запрещен — за исключением только тех случаев, когда не хватало европейцев. В 1718 г. этот запрет распространился и на детей, рожденных обоими белыми родителями в Азии, а девять лет спустя Heeren XVII постановили, что предпочтение в приеме на службу всегда должно оказываться рожденным в Европе — в противовес родившимся в Азии, вне зависимости от расового происхождения последних. Сомнительно, чтобы это последнее постановление всегда строго соблюдалось, и уже в 1729 г. генерал-губернатор и совет в Батавии одобрили прием на службу нескольких клерков-азиатов «ввиду острой нехватки квалифицированных письмоводителей». В 1756 г. Heeren XVII приказали правительству в Батавии отправить еще больше европейских рабочих и ремесленников в форты и фактории за пределами острова Ява, дабы те в дальнейшем обучали и готовили там квалифицированных работников из местных туземцев и детей-евразийцев.

Если отношение голландцев к своим евроазиатским сородичам зачастую было снисходительным или явно презрительным, то в еще большей степени это проявлялось в их обращении с азиатами в целом. Это правда, что Heeren XVII время от времени подчеркивали необходимость дружелюбного и справедливого обращения с азиатским населением, и точно так же верно, что правительство в Батавии порой издавало предписания с тем же смыслом, однако их подчиненные редко проявляли уважение к местному населению или хоть как-то показывали сочувственное понимание его точки зрения. Подшивки эдиктов, собранные в Батавии, часто трактуют индонезийцев, китайцев и мусульман посредством оскорбительных эпитетов, таких как «подлый» и «злобный». Даже такой человек, как Корнелис Спелман, бегло говоривший на малайском и поставивший своей целью изучение азиатских верований, привычек и обычаев везде, где бы он ни находился в Индии или Индонезии, насмехался над «табачного цвета» яванскими красавицами, которых, однако, сам зачастую использовал в качестве любовниц. Разумеется, всегда находились более широко мыслящие личности, такие как Стивен ван дер Хаген и Лауренс Реаль на Молукках или доктор Якоб Бонтиус в Батавии, которых возмущало игнорирование европейцами азиатов как «темных язычников», «вероломных мавров» и «никчемных варваров». Замечательный по силе призыв «взглянуть на себя глазами других», по всей вероятности, может быть приписан великому адмиралу Питу Питерсону Хайну, достойно служившему и в Восточной, и в Западной Индиях и не питавшему иллюзий по поводу враждебного отношения к голландцам, которое часто проявляли обитатели тропиков: «Они очень тонко чувствуют несправедливость по отношению к ним и именно из-за этого становятся еще более дикими и более свирепыми, чем были. Когда на червя наступают, он изворачивается и извивается; тогда стоит ли удивляться, что обиженные индийцы мстят за себя или кого-то другого?… Дружба должна исходить от нас, поскольку это мы искали контакта с ними, а не они с нами. Вполне возможно и, несомненно, так и должно быть, что в некоторых местах индийцы из-за недопонимания поначалу отнесутся к нам скорее с враждебностью, чем дружески. Но это вовсе не повод для того, чтобы позволять себе против них военные действия или платить той же монетой… Обращаясь с индийцами грубо и жестоко, мы сами даем им повод ненавидеть нас. А такая ненависть быстро пускает корни и отвращает их от нас. Так давайте же убедимся, что мы не оскорбляем Господа своими неправедными делами и что вместо служения Ему в качестве бича Божия для других сами не побуждаем Его подвергнуть нас наказанию этим бичом».

Однако такие здравомыслящие кальвинисты, как Пит Хайн, всегда находились в меньшинстве. Более общепринятую точку зрения выразил голландский священник на Цейлоне, спасший капрала Саара от военно-полевого суда после того, как тот нечаянно убил сингальца, заявив его командиру, что тут не о чем беспокоиться, поскольку «жизнь индийца не дорого стоит». Дело уладили при помощи небольшой выплаты вдове из скудного жалованья Саара, однако сам он признался, что будь жертвой европеец, то ему вряд ли удалось бы избежать смертного приговора. Ян Мацуйкер, оставляя пост губернатора прибрежных районов Цейлона, подчеркивал своему преемнику необходимость обращения с сингальскими вождями и старостами деревень с должным уважением, «поскольку они крайне чувствительны относительно собственного достоинства. Вашему превосходительству следует обратить на это внимание, поскольку многие из нас относятся к ним с предубеждением, утверждая, будто эти «черные псы»[77] — как они оскорбительно и совсем не по-христиански называют их — не заслуживают подобной чести и уважения». Исключительно образованный и культурный человек вроде отца Франсуа Валентейна, который гордился тем, что в совершенстве говорил на малайском, и проявлявший глубокий и искренний интерес ко множеству аспектов азиатских цивилизаций, умудрился описать предательское и садистски — жестокое убийство голландцами правителя султаната Тернате, Качила Саиди, в 1656 г. как «слишком легкую смерть» для «того, кто заслужил жить дольше, дабы принять еще больше смертных мук». Такая отвратительная смесь кальвинизма с садизмом не была чем-то из ряда вон выходящим. Примером чему послужил Ян Питерсзоон Кун, который истребил жителей островов Банда и жестоко расправился с тринадцатилетней евроазиатской девочкой, Сарой Спекс, позволившей соблазнить себя юноше, с которым она была обручена, и казненной по приказу Куна.

Голландцы на Востоке в полной мере обладали тем же врожденным убеждением превосходства белого человека, которое вдохновляло и португальских конкистадоров Афонсу д’Альбукерки и выдуманного, но вполне правдоподобного шотландца в «Днях в Бирме» Джорджа Оруэлла: «Помните, парни, всегда помните, что мы — сахибы, а они — дерьмо». Почти все португальцы, испанцы, голландцы, англичане и французы испытывали убеждение, что европейцы-христиане в силу самого факта превосходят представителей любой другой расы, не исключая на практике и обращенных в христианство, что бы они там ни утверждали в теории. А поскольку таковым было общее убеждение среди христиан всех конфессий, то оно неизбежно оказывалось наиболее сильным у кальвинистов, которые, сознательно или неосознанно, были обязаны верить, будто они есть «избранники Божии» и «соль земли». Совершенно очевидно, что такое отношение не всегда можно было открыто выражать в странах с сильным правительством, которое не потерпело бы подобных выходок европейских торгашей на своей прибрежной периферии. Например, как можно видеть из «Взлета и падения Коромандела» Дэниела Хаварта (1693), общественные отношения голландских управляющих факториями с индийскими торговцами, чиновниками и придворными Голконды, будь то мусульмане или индуисты, были в основном дружескими и вполне нормальными. Голландцы также не могли давать волю своим чувствам в таких изолированных факториях, как на Дэдзиме в Японии или в китайском Кантоне. Однако подобные проявления чувств часто встречаются в дневниках и конфиденциальной переписке, предназначенных только для глаз европейцев. Во всеобщем убеждении в превосходстве европейцев имелись и исключения, но они так и оставались исключениями, как тогда, так долгое время после.