Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

у прилавка, а ему мешок на голову – и в Пакистан. Гражданским выдают пистолеты прямо в аэропорту. Оставайся!

– Нет, – с тихой улыбкой отказался Дадыкин, он уже настроился на город, на праздную толпу, которую видел из ворот госпиталя, на базар, на шашлык с дымком, – он уже чувствовал, осязал, ел этот шашлык, и рот его был полон слюны, он также рассчитывал на отдых где-нибудь в тенистом уголке, на общение с афганскими «ба-чатами» – крикливыми востроглазыми пацанами, на возврат в прошлое.

– Ладно, – посмурнел старый фельдшер, который видел в лопоухом капитане своего сына. – Только на Грязный рынок не ходи. На Зеленый рынок можно, на Грязный нельзя. Туда нельзя даже штатским – посольство запретило.

– Из-за убийства майора?

– Наверное.

Никто не тронул Дадыкина в городе, опасения фельдшера оказались напрасными. Хотя ротный и поймал, несколько косых настороженных взглядов, но до конца разобраться в том, кто именно смотрел, не смог – толпа всегда бывает многолика, взгляд у нее ускользающий – порою и зацепиться бывает не за что, – ничего не мог сказать Дадыкин людям, которые на него смотрели не так. Да и если бы и сказал, то все равно это было бы как обращение к китайцам или к туарегам.

В конце дня Дадыкин завернул в штаб, благополучно прошел через посты – а ведь могли и задержать, в госпитале он себя в порядок не мог привести так, как в части, – но ничего, пронесло, постучал в дверь, на которой была прикреплена табличка: «Подполковник Скляренко Э. М.». Не дожидаясь ответа, вошел.

Хозяин недовольно повернул к нему голову. Был Скляренко загорел, свеж, немного пополнел – человек изменился, это Дадыкин отметил сразу, – совсем не похож на того подполковника, что прилетал к нему в роту за погубленными ребятами.

– А почему без спроса, капитан? – скрипуче, каким-то сонным голосом спросил Скляренко.

– Извините, но я стучал, товарищ подполковник.

– А если б я раскладывал здесь секретные документы?

– Еще раз извините, товарищ подполковник.

– Что у вас?

– Вы меня помните, товарищ подполковник?

– Помню, – буркнул Скляренко, вгляделся в Дадыкина, сжал глаза. – Только вы, кажется, старлеем были?

– Так точно!

– Да бледности этой не было. Болели, что ль?

– Полчаса назад из госпиталя, товарищ подполковник.

Скляренко шевельнул щеточкой усов, вытянул нос, словно принюхивался к духу, шедшему от Дадыкина.

Слишком неласков стал этот загорелый подполковник. Вот когда он прилетал на «войну», тогда был проще, доступнее – человеком был, а тут поугрюмел, насупился, забурел.

На «войне» у подполковника подпорок никаких не было, никакой брони – он такой же, как и все, из того же материала сделанный, такой же мягкий – если ткнет горячий осколок, то прошьет так же, как и рядового. И одна защита у подполковника – тот же рядовой либо старший лейтенант…

– Что там у вас? – Скляренко нетерпеливо побарабанил пальцами по столу.

– Вопрос, товарищ подполковник, – Дадыкин кашлянул в кулак, упрямо нагнул голову – не понравился ему в этот раз Скляренко, и командиры, и солдаты таких мужиков не любят, бычатся, стараются отсесть от них подальше, завернуть за угол, проглотить обиду. – Помните, я в бою взял наркотик?

– Не помню, – сказал Скляренко, – я этим не занимался.

– Сто тридцать килограммов сильнодействующих наркотиков, – тупо проговорил Дадыкин.

– Может быть. Ну и что?

– Мне сказали, что они у вас хранятся?

– Да, стояла у меня в сейфе какая-то хреновина… В мешках. И что это было – не знаю. Так что вы хотите, капитан?

– Узнать судьбу наркотиков; куда они, как они, чего они? Рота интересуется.

– Никто у тебя, капитан, этими наркотиками не интересуется, не заливай, – неожиданно грубо, на «ты» обрезал Скляренко. – И в роте у себя ты не был столько времени, что, наверное, лица взводных позабыл! И лицо помполита… Я уж не говорю о других, что поменьше и помельче!

Насчет роты Скляренко был прав, – Дадыкин скользнул взглядом по носкам своих ботинок, – в роте он не был давно. Как ранило, так и не был. Не поскачешь же в нее с клюшечкой, потея и стеная… Да и трамвай в роту, как в Москве или в Ставрополе, не ходит.

Не прав Скляренко. Что-то обиженное, пацанье возникло в Дадыкине, он попробовал в себе это задавить, но безуспешно – слова ранят сильнее топора, криволапо переступил с ноги на ногу, – не думал, что Скляренко заденет его. И за что, спрашивается, – разве маленький человек командир роты перед ним виноват? Виноват? Тогда в чем?

И насчет взводных и помполита Абдулова Скляренко не прав – Абдулова, например, его удлиненное с широко посаженными, всегда удивленными татарскими глазками лицо Дадыкин будет помнить даже на смертном одре.

– Понятно, товарищ подполковник, – глухо проговорил Дадыкин и собрался было уйти, но что-то удержало его – он не мог объяснить, что именно, слова были бессильны, они просто не подбирались, не шли на язык, не происходило таинства рождения, невольное онемение это беспокоило Дадыкина.

– Что понятно? – в голос подполковника наползли угрожающие ржавые нотки – и без того скрипучий, голос вообще стал состоять из одного скрипа. – Понятно, что ничего непонятно?

– Так точно! – Дадыкин сдвинул обшарпанные каблуки ботинок, стук получился тихим и жалким, – понятно, что ничего не понятно, товарищ подполковник!

Подполковник еще в одном был не прав – ребята обязательно спросят у ротного: «Ну как там поступили с мешками? Сожгли или продали за большие деньги за границу? Может, анальгина из порошка наделали?» Его усталым, на всю оставшуюся жизнь наевшимся здешней красной пыли ребятам надо обязательно знать, за что они воюют, за что трескают эту проклятую пыль – едкую, очень мелкую – мельче муки, невесомую, как воздух часами висящую над землей, – за что калечатся, губят себя и губят других?

Что скажет ротный своим ребятам? То, что подполковник на него нагавкал? Обида снова шевельнулась в ротном.

– Извините, товарищ подполковник, – сказал он и рывком нахлобучил панаму на голову.

– Эван, уже и обиделся, – голос подполковника помягчел, скрипучесть разредилась, в железной ржави проступило что-то живое, виноватое, и это удивило ротного. Он стянул панаму с головы: может быть, ангел спустился с неба, а ротный его не заметил? – Наркотик, говоришь? – переспросил подполковник.

– Так точно, нам сказали – наркотик. Наркотики, – поправился Дадыкин, – сто тридцать килограммов!

Если бы ротный, искушенный в военном деле, в том, как вести бой в ущелье или малыми силами держать кишлак, был бы искушен в делах бытовых, штабных, он бы заметил, что Скляренко посерел лицом, когда увидел Дадыкина на пороге – хоть и готовился подполковник к встрече, и предполагал, что с солдатами дадыкинской роты ему так или иначе придется повидаться – земля-то круглая, а оказался не готов – внутри у него все похолодело, сжалось, сердце юрко скользнуло в ноги, в груди образовалась пустота, лопатки вспотели, от Скляренко в пространство потекли скорбные токи, – ему