Бывшая Ленина - Шамиль Идиатуллин

Между лопаток к затылку медленно проползла неприятная щекотка, захотелось передернуться и съежиться. Лена небрежно спросила:

– Сяду?

И, не дожидаясь ответа, села в кресло напротив стола.

– В самом деле ты, значит, – сказал Митрофанов угрюмо. – Ты чего там устроила-то?

– Сам видел.

– Не всё видел.

– О, большой день, я тебе интересна во всех подробностях. Лет – сколько, пятнадцать, да? – такого не было.

– Не начинай, пожалуйста.

– Даже не надейся.

– Давно уже. Ты бы хоть куртку сменила. Начнут искать – сразу…

– Начнут искать – по-любому найдут, чего дергаться-то. Не начали же.

– Это потому что запись пока тут у нас крутится, по чуповским сообществам. Наружу утечет – сразу все менты и чиновники начнут друг друга раком ставить, и всё вот это: принять меры и достойно наказать. Я думал, уже утекло, но нет почему-то. Так что время еще есть.

Лена усмехнулась и сказала:

– Спасибо за заботу. Я про свое время все знаю. Давай про твое поговорим.

Митрофанов откинулся на спинку кресла и спросил:

– «Твое время вышло, я так и знала», да? Торжествовать пришла?

Лена помолчала и, постаравшись не дрогнуть лицом, отметила:

– Дань, а ты правда меня ненавидишь. Я думала, эта Оксана тебя с катушек сбила, как бывает: она свеженькая, а я обвисла, а ты еще мужчина крепкий, ну и кризис среднего, все как по учебнику. Но не в этом дело, да?

– Лен, теперь-то какая разница? – сдержанно спросил Митрофанов.

– Н-ну… Пожалуй. Просто обидно. Чего тебе не хватало? Я же всю жизнь ради вас, за тебя всё…

– А я не хотел, чтобы за меня всё. Я сам хотел. А ты мне сахар в кофе размешивала.

– Понятно, – сказала Лена. – А теперь, значит, сам. И как оно?

– Да по-разному, – сказал Митрофанов. – Знаешь уже, да? А говоришь, не торжествовать.

Поплачь еще, мрачно подумала Лена и тут поняла, что Митрофанов уже плачет. В прямом смысле он никогда не плакал, ну почти – смерть свекрови не в счет, и пробой на одинокую слезу в сентиментальных киносценах тоже не в счет, у мужчин он бывает не реже, чем у женщин. Но плакать-то можно без слез и без всхлипов, и иногда такое рыдание страшнее лютой истерики. Человек кажется спокойным, может улыбаться и разговаривать, даже впопад, а внутри у него ревет напалм и пепел оседает, какие уж тут слезы. У Митрофанова так было пару раз, Лена помнила. Забудешь такое, пожалуй. Первый раз, с выходом из депутатства, кончился микроинфарктом, второй, связанный с двусторонней пневмонией у Саши, Лена вовремя диагностировала и сумела Митрофанова отвлечь и потихонечку сцедить душившую его вину за тот идиотский забег по парку без сменной одежды.

И теперь, похоже, придется Лене, раз больше некому. Тоже дело. Кофе-то они друг другу предлагать не собираются, ни с сахаром, ни без. А он вообще пьет и ест что-нибудь, гордый-позабытый-позаброшенный, всполошенно подумала Лена, но решила не отвлекаться.

– Ты отказался от идеи быть главой? – спросила она.

Митрофанов двинул челюстями, проглотил ответ, казавшийся ему естественным, и вежливо поинтересовался:

– С чего бы это?

– А зачем тебе это?

Митрофанов улыбнулся, положил ногу на ногу и спросил:

– С какой целью интересуешься?

– Допустим, как избиратель. Ты ж на моем участке.

– Ты ж вроде выбор уже сделала, я слышал. Поздравляю, кстати. Рад за тебя. И за него, кстати.

– Боже, ты ревнуешь?

Митрофанов подумал и сказал:

– Не-а.

– Вот и хорошо. Хотя жаль, конечно. Ладно, отвлеклись. Даниил Юрьевич, ты не отказался идти в главы, хотя заранее знал, что должность самоубийственная, а теперь убедился, что помощники негодные, а годных не предвидится.

Лена качнула головой, обозначая пустоту вокруг, убедилась, что Митрофанов оценил и даже чуть прищурился, приходя в нужное ей состояние, и продолжила:

– Так скажи, пожалуйста: нафига? Ретивое заело, хочешь кому-то что-то доказать или правда думаешь, что сможешь что-то сделать?

Митрофанов взглянул на экран ноутбука, точно сверяясь со шпаргалкой, можно ли говорить, и если да, то как и что, аккуратно прикрыл ноутбук и сказал:

– Думаю, смогу.

– А как, если не секрет?

– Ну допустим, секрет.

Лена делано удивилась:

– Здрасьте, а что ты избирателям говорить собирался?

Митрофанов отметил:

– Блин, мы с тобой как в дурном фильме. Пришла такая к злодею, он такой притворяется хорошим, а ты такая его на чистую воду. Осталось только подойти на тебе микрофоны поискать.

– Страшно представить даже, да? – не выдержала Лена. – Двадцать лет терпел этот ужас, освободился – и вот опять.

Митрофанов покивал и сказал:

– Давай я лучше расскажу, что не я, а твои ребятишки хотят сделать, и почему это не сработает.

– Ну давай, – сказала Лена.

В самом деле любопытно.

– Это так, значицца. Твой Иван и его ребятишки решили устроить всё по новым маркетинговым правилам, на длинном плече предварительной подготовки, плавным разогреванием аудитории масштабной, при этом точечной работой не просто в сетях, а в группах, с созданием у пользователя, считай потребителя, ощущения исключительности – и его собственной, и того продукта, который он достоин выбрать. Постоянное накручивание напряжения, вирусные видосики и мемы, обволакивающие опросы. Ты готовила?

Как будто только их, подумала Лена и показала Митрофанову, что внимательно слушает.

– Стратегия хорошая, но именно как предвыборная, на одну кампанию, которая должна закончиться мощным разовым выбросом продукта. Другого смысла у кампании нет, и продолжения у нее быть не может. Может быть только новая кампания с другим целеполаганием, другим набором инструментов, другими исходными данными и так далее. Всего этого у вас пока нет и быть не может. То есть, натурально, ввязаться в драку неизвестно где неизвестно с кем, а там посмотрим. В вашем случае это значит до последнего растить нарыв, и делать это в тайне, чтобы не заметили. С этим я даже согласен, потому что если заметят, будут, как положено, просто ликвидировать симптомы, а болезнь загонять внутрь. Это же нетрудно: приехать, поохать, завести несколько уголовных дел, подать в суд на Гусака, пообещать до конца года привезти такую и такую установки – все, острота вопроса снимется. Потом опять подморозит – и уже вонь не такая, ура, все само решилось. А сколько до того народа потравится, тем более уедет, тем более через год начнет вымирать – это уже не их дело.

Лена дернулась, Митрофанов уточнил: