Жизня. Рассказы о минувших летах - Константин Иванович Комаров

и Катя Алексеева и привели мужиков в порядок. Проявился, наконец, и сам Андрей Леонидович. Как потом говорил Саша, мы, мужики, сказали ему пару ласковых, зато женщины выдали ему по полной.

А.Л. Никитин был человеком сложного, неуравновешенного характера и не без амбиций, склонный к фантазерству. Саша Воскресенский рассказывал, как еще будучи студентом он подрядился сделать А.Я. Брюсову чертежи для отчета и уже изрядно запаздывал со сроками. Обеспокоенный А.Я. Брюсов спрашивает:

— Когда же?

Тот отвечает:

— Ничего, Александр Яковлевич, я шизофреник, ночку не посплю и сделаю. Брюсов посмотрел на него недоуменно, молча повернулся и пошел прочь. В то время Никитин работал в составе Верхневолжской экспедиции Д.А. Крайнова. Крайнов пригласил его сам для раскопок и разведок археологических памятников на трассах узкоколейной и грейдерной дорог, которые прокладывались тогда на берегах оз. Плещеево. Довольно скоро отношения между ними испортились резко и бесповоротно. Не вдаваясь в поиски виноватых и причин ссоры, можно заметить, что враждующие повели себя различно. Крайнов ограничился выражением личной неприязни. Никитин в своих последующих писаниях публично обвинял Крайнова: «Высокий, худой, злой человек, опередив его, разрушил стоянку Берендеево 1 и тем лишил науку замечательных открытий». На этой стоянке в предшествующем году Никитин открыл действительно уникальное скорченное погребение в берестяной цисте, но, видимо, в погоне за какой-то сенсацией разрушил его. В описываемый Никитиным год открытый лист на исследование стоянки получил сотрудник Эрмитажа Микляев, обеспеченный необходимыми материалами и препаратами для сохранения возможных находок подобного типа. Из отчета Микляева следует, что они действительно нашли стоянку разрушенной. Но разрушил стоянку местный учитель с группой школьников. Крайнов приезжал туда и увидел то же самое, что позже и Микляев с Никитиным. Из характеристики: высокий — правда; худой — правда. Злой? Ни я, ни его постоянный сотрудник Л.В. Кольцов, как и никто другой, этого никогда не говорили и никогда не скажут. Он был в высшей степени незлобивый и добропорядочный человек.

А.В. Никитин был, конечно, очень способный товарищ, по реплике Б.А. Рыбакова, способный на все, как на научную работу, так и на поступки не столь благовидные. В то время при Институте была образована группа молодых ученых для подготовки к работе по материалам археологии в зарубежных странах: Коля Бадер (Ближний Восток), Валера Гуляев (Мезоамерика), Володя Башилов (культуры Перуанского Нагорья). Никитин подвизался по мезолиту Северо-Западной Африки и возомнил себя великим ученым. Услышав о каких-то там находках, он без согласования послал в некое английское ведомство письмо в том духе, что, поскольку он теперь главный специалист по североафриканскому мезолиту, то просит все сведения о таких находках присылать лично ему. Скандал!

Спустя некоторое время Никитин переквалифицировался в писатели и преуспел-таки на этом поприще созданием книг очеркового характера, не лишенных художественности. Пускался он и в исторические фантазии всегда противоречивого или полемического характера. Вопреки утвердившейся в науке локализации Биармии в Приуралье, он находил ее в Прибалтике. На недоуменный вопрос К.Ф. Мейнандера на советско-финском симпозиуме Н.П. Шаскольский ответил: «Статья А.Л. Никитина не представляет нашу историческую науку, ибо А.Л. Никитин не специалист в области археологии и истории».

Лавры первооткрывателя и большого ученого подвигли его обратить свой взор на некоторые события из истории Киевской Руси. Видимо его увлекли красочно и занимательно написанные Б.А. Рыбаковым книги о русских летописях и в особенности о «Слове о полку Игореве». По очень сомнительным и надуманным доводам он предложил свое местоположение Тьмутаракани, отличное от общепринятого в исторической науке, основанное на достоверных источниках. В противоречие с прямым текстом «Слова о полку Игореве» он полагает Олега Ярославича — Гориславича — образом положительным, а Владимира Мономаха — отрицательным. В этом проглядывается стремление А.Л. Никитина вовлечь в полемику Б.А. Рыбакова, которого он в своих писаниях именует «Академиком». Академик такой честью пренебрег, а писания новоявленного историка так и остались на обочине науки никем не признанными.

Однажды в Доме книги на Новом Арбате глазел я на развал у одного из прилавков. За спиной слышу знакомый голос, оборачиваюсь — Андрей Леонидович. Андрюша, старших-то полагается приветствовать. Удивился: «Ой! Костя!» Он с каким-то спутником торговал свою книжку, кажется, «Путь на Север», тоже очерковую и в бумажном переплете. Книжек оказалось всего 10 шт., но у одной переплет был помятый и он ее отбраковал. При этом надо было видеть его мученические колебания — подарить мне свое творение или нет. А я, внутренне улыбаясь, делал вид полного безразличия. И все-таки он решился: «Ладно, я тебе подпишу». Снял грех со своей души. Бракованную книгу взял его спутник, но за свои деньги.

А с лодкой дальнейшие приключения происходили на Днепре. После плавания по Вексе она была благополучно переправлена в экспедицию Б.А. Рыбакова. Здесь А. Куза предложил экспедиционной элите, считая своего пса, очень бойкого эрдельтерьера Тима, прогуляться в лодке по Днепру. Вначале все шло хорошо, но тут налетел ветер, забушевали волны, а мотор заглох. Больше всех испугался пес и стал ко всем кидаться: "Спасите же меня, я вот он!" А Андрей копается в моторе, кричит: «Держите собаку, он нас опрокинет». Но пес быстро понял, что спасать его никто не собирается и, вспомнив поговорку о спасении утопающих, махнул на всех лапой, прыгнул в воду и поплыл самостоятельно к спасительному берегу. Наладился и мотор, и путешественники благополучно выплыли, промокшие и продрогшие, но живые. По этому случаю начальник продовольственного отдела Слава Даркевич срочно достал спирт греть пострадавших. Разлили по кружкам, а Альбине Медынцевой срочно захотелось пить. Вместо воды она махом выпила приготовленный в кружке спирт. Зашлась. Все кричат: «Запей, запей!» Она тем же порядком вторую дозу. Ах! Ох! Ха! Однако ничего ей не подеялось, кроме ускоренного сугрева.

Примерно в то же время я стал свидетелем интересного телефонного разговора. Тогда четыре сектора, на которые делился институт (неолита и бронзы, скифо-сарматский, античный и славянский), помещались в цокольном этаже, теперь занимаемом архивом Института. У телефона — Колчин, на другом конце — Петр Иванович Засурцев. Я прекрасно понимаю смысл разговора. Петр Иванович спрашивает:

— Что делать? Завтра должна прийти машина для экспедиции, нужно ее принять, получить на складе снаряжение и материалы, погрузить и сопровождать машину в Новгород.

Колчин отвечает:

— Петя, ты знаешь Кузу? Вот есть такой Куза. Вчера он должен был приехать из своей экспедиции, и если он