Том 5. Автобиография. Дневник. Избранные письма - Тарас Григорьевич Шевченко

тенью, но последнее письмо ваше и это грустное воспоминание осветило. Конечно, вы забыли? Вспомните! Случайно как-то зашла речь у меня с вами о «Мертвых душах», и вы отозвались чрезвычайно сухо. Меня это поразило неприятно, потому что я всегда читал Гоголя с наслаждением и потому что я в глубине души уважал ваш благородный ум, ваш вкус и ваши нежно возвышенные чувства. Мне было больно, я подумал: я так груб и глуп, что не могу ни понимать, ни чувствовать прекрасного? Да, вы правду говорите, что предубеждение ни в коем случае не позволительно, как чувство без основания. Меня восхищает ваше теперешнее мнение и о Гоголе и его бессмертном создании! я в восторге, что вы поняли истинно христианскую цель его! да!.. Перед Гоголем должно благоговеть, как пред человеком, одаренным самым глубоким умом и самою нежною любовью к людям! Сю, по-моему, похож на живописца, который, не изучив порядочно анатомии, принялся рисовать человеческое тело, и, чтобы прикрыть свое невежество, он его полуосвещает. Правда, подобное полуосвещение эффектно, но впечатление его мгновенно! — так и произведения Сю: пока читаем — нравится и помним, а прочитал — и забыл. Эффект, и больше ничего! Не таков наш Гоголь — истинный ведатель сердца человеческого! Самый мудрый философ! и самый возвышенный поэт должен благоговеть пред ним, как перед человеколюбцем! Я никогда не престану жалеть, что мне не удалося познакомиться лично с Гоголем. Личное знакомство с подобным человеком неоцененно, в личном знакомстве случайно иногда открываются такие прелести сердца, что не в силах никакое перо изобразить!

Я сделался настоящим попрошайкой! Что делать? Оренбург такой город, где и не говорят о литературе, а не то чтобы можно было в нем достать хорошую книгу. Вся та речь к тому, чтобы вы мне (найвсепокорнейше прошу) прислали «Мертвые души». Меня погонят 1 мая в степь, на восточный берег Каспийского моря, в Новопетровское укрепление, следовательно, опять прервут всякое сообщение с людьми. И такая книга, как «М. д.», будет для меня другом в моем одиночестве!

Пришлите, В. Н., ради бога и ради всего высокого, заключенного в сердце человеческом; конечно, не надокучая вам, можно бы выписать из Москвы, но увы! Я не могу себе теперь позволить подобной роскоши. У меня давно было намерение просить у вас эту книгу, но помня тот грустный вечер в Яготине, я не осмеливался. Пришлите ради всего святого!

Новый завет я читаю с благоговейным трепетом. Вследствие этого чтения во мне родилась мысль описать сердце матери по жизни пречистой девы, матери спасителя. И другая — написать картину распятого сына ее. Молю господа, чтобы хоть когда-нибудь олицетворились мои мечты! Я предлагаю здешней католической церкви (когда мне позволят рисовать) написать запрестольный образ (без всякой цены и уговора), изображающий смерть спасителя нашего, повешенного между разбойниками, но ксендз не соглашается молиться пред разбойниками! Что делать! поневоле находишь сходство между 19 и 12-м веком.

Молюся богу и не теряю надежды, что испытанию моему придет когда-нибудь конец. Тогда отправляюся прямо в Седнев и, по мере сил моих, олицетворю мою так долго лелеянную идею. В седневской церкви над иконостасом два вделанные в стену железные крюка меня неприятно поражали, и я думал: чем закрыть их? И ничего лучше не мог выдумать, как картиною, изображающей смерть спасителя нашего. Если не ошибаюсь, я говорил об этом с Андрей Ивановичем, не помню.

Лазаревский теперь в отсутствии, но вы адресуйте свое письмо в пограничную комиссию. Он его получит. Это один из самых благородных людей! Он первый не устыдился моей серой шинели и первый встретил меня по возвращении моем из кирги[зской] степи и спросил, есть ли у меня что пообедать. Да, подобный привет дорог для меня; напишите ему, благодарите его, потому что я и благодарить не умею за его приязнь!

Хотелось бы долго, вечно беседовать с вами, единая сестра моя! но что делать? Почта, как и время, не останавливаются ни для нашей грусти, ни для нашей радости. Адрес мой прежний: К. И. Герну. До свидания.

Т. Шевченко

Глафире Ивановне и всему дому вашему — поклон.

46. А. И. ЛИЗОГУБУ*

14 марта 1850 г., Оренбург.

Друже мой единый!

Я не знаю, что бы со мною было, если бы не вы! Весьма пригодились мне эти 50 рублей. Расспросите Илью Ивановича,— я ему пишу. Что значат деньги в бедности! Если б не вы, то меня бы давно от тоски не стало, а то все-таки, хоть украдкой, а малость порисую, и легче станет! Не знаю, доведется ли мне хоть что-нибудь нарисовать на Каспийском море, куда меня весною погонят. Если доведется, пришлю вам; только уж цены не поставлю, а продадите так, как вам бог поможет.

Вот какая моя доля мерзкая! Я, встав раненько, расположился писать вам письмо это; только расположился, тут черт несет ефрейтора, разумеется, нанятого: пожалуйте к фельдфебелю. Пришлось письмо оставить, а сегодня почта уходит. Так и этак умолив фельдфебеля, вернулся я домой и принимаюсь снова, а время уже около часа, потому извините, если не все расскажу, что хотелось бы рассказать, или в чем-нибудь ошибусь.

Поблагодарите и вы от меня Илью Ивановича за его благородную щедрость, а меня, бога для, простите! А случится мне еще что-нибудь прислать вам, подписывайте вы сами мою фамилию, циноброю, ведь мне — нельзя.

Все, что вы по доброте своей прислали, я получил. И Фому Кемпийского получил. Спасибо доброму Михайлу, что он все же меня не забывает. Если вы знаете его адрес, пошлите ему этот листочек, а если нет, то напишите Варваре Николаевне,— она, наверно, знает.

Спасибо вам за все ваши блага! Не забывайте бесталанного Т. Ш.

До 1-го мая адрес мой прежний, а там, кажется, придется вновь молчать.

1851

47. В. Н. РЕПНИНОЙ

Новопетровское укреплен[ие], 12 генваря 1851 года.

Мне до сих пор живо представляется 12 число генваря и соседка Ваша Т[атьяна] Г[уставовна] Волховская; жива ли она, добрая старушка? Собираются ли попрежнему в этот день к ней нецеремонные соседи со чады и домочадцы повеселиться денька два-три и потом разъехаться по хуторам до следующего 12 генваря. Жива ли она? И много ли еще осталося в живых, о которых с удовольствием воспоминаю? Да, в прошедшем моем хоть изредка мелькает не то чтобы истинная радость, по крайней мере и не гнетущая тоска. Недавно кажется, всего четыре года, а как тяжело они прошли над моею головою,