Артист (Управдом – 4, осень 1928) - Андрей Никонов
Шрифт:
Интервал:
— Хорошо бы их живыми взять.
— Сделаем, — военный отложил маузер, взял двустволку, прицелился, ведя стволами за автомобилем.
Лобовое стекло взорвалось, когда машина была метрах в тридцати. Студебеккер продолжал двигаться, водитель вцепился в руль, широко открыв глаза, лицо ему посекло осколками и дробью. Горянский тут же отбросил двустволку, прицелился из маузера в пассажира, сделал второй выстрел, попал в плечо. К этому моменту шофёр потерял управление, машину занесло вправо, она съехала с дороги и остановилась, попав колесом в рытвину.
Травин подскочил, ударил Генриха, доставшего уже пистолет, кулаком в висок, вышвырнул тело на землю, перепрыгнул через дверцу и приставил водителю нож к горлу. Посмотрел на задний диван — там лежала связанная Малиновская, рядом с ней стоял чемодан. Снаружи Горянский умело упаковывал Генриха, Травин перегнулся, вытащил у Вари кляп изо рта.
— Где Зоя?
— Не знаю, — Малиновская вяло шевелила губами, словно не понимая, что происходит, — какая Зоя?
— Зоя, которая с тобой была.
— А, Зоя, — артистка глупо улыбнулась, — малютка Зоя, наверное, там осталась. Но это не важно, Серёжа, их всё равно скоро сожгут.
Генрих сперва молчал и на вопросы не отвечал, злобно глядя на Сергея, Травин сломал ему по очереди четыре пальца и надорвал мочку уха, прежде чем молодой человек заговорил.
Внутри, в бывшей усадьбе, оставались семь человек охраны, они присматривали за пленниками, а точнее пленницами, которых там было почти полтора десятка. Часть пленных держали в бывшем птичнике в клетках, а ещё пятерых в господском доме, в подвале — эти обслуживали хозяев. Зою за плохое, как сказал Генрих, поведение, отправили в птичник. Нападения никто не ждал, Генрих должен был отвезти Малиновскую заказчику, а потом сбыть машину и вернуться. Но вечером кое-что пошло не так, они с Гансом поругались, отец Генриха, Мартин, тот самый водитель, которому посекло лицо осколками, вступился за сына.
— Я его убил, — через слёзы хрипло засмеялся Генрих, — прирезал эту старую гниду, запер в комнате в флигеле, а остальным отец сказал, что он велел тех, кто в птичнике, сжечь. И кто в флигеле, тоже. Чтобы, мол, подчистить, эти дураки даже переспрашивать не стали, сразу принялись хворост таскать. Послушайте, мы можем договориться, у нас есть деньги, очень много денег, они в чемодане, возьмите всё. Там хватит надолго, их несколько лет копили. Нам ничего не надо, и я никому не скажу, что вы их взяли.
Горянский слушал, сжимая кулаки.
— К стенке сволочей, — прошипел он, разрубая воздух ладонью, — перестрелять, а то ведь просто в тюрьму посадят. Мы что, их в живых оставим?
— По возможности, — Травин легонько пнул ногой водителя. — Ты про ваши делишки всё знаешь?
— Да, — тот с готовностью закивал головой, голос у него был сиплый и низкий. — Я — Мартин Липке, начальник коммуны. Конечно, я знаю.
— Кто из вас больше людей прибил, ты или Генрих?
— Мы не убиваем людей, товарищ. Мы обычные коммерсанты, kaufleute.
— Бери обоих, — Сергей заткнул водителю рот кляпом, закинул его и Генриха на задний диван, проверил узлы, усадил на пассажирское место Малиновскую, которая вертела головой и что-то бормотала, бросил на пол отобранные у бандитов револьверы. — Если один будет упираться, второй всё расскажет.
Военный уселся за баранку, завёл заглохший двигатель. Студебеккер взревел, пытаясь выбраться из рытвины, Травин его подтолкнул, и автомобиль выполз на дорогу, унёсся по направлению к Пятигорску. Сергей проводил его взглядом, и направился к забору, окружающему постройки сельскохозяйственной коммуны.
Глава 24
Глава 24.
К вечеру Зоя немного пришла в себя, теперь присутствие Парасюка раздражало всё больше и больше. Мало того, что счетовод нагло пялился, когда она не вытерпела и всё-таки воспользовалась импровизированным «туалетом», но ещё и тон его сделался покровительственным. Он то замолкал на некоторое время, то начинал поучать девушку, как ей себя вести. Зоя пыталась не обращать внимания и не отвечать, но мужчину это не останавливало.
Сквозь щели между толстыми досками пробивался свет, и можно было угадать, день сейчас или ночь. К вечеру в тюрьме стало многолюднее, в каждом из отсеков появились обитатели, четверо женщин и двое мужчин, а позже привели ещё четверых женщин и мужчину. Вместе с Зоей, счетоводом и той пленницей, которая утром спала, получалось четырнадцать человек. Троих мужчин посадили в одну клетку, женщин тоже рассортировали по двое. Прибывшие почти не разговаривали, у всех были ссадины и синяки, одна из женщин сняла кофту, под которой ничего не было, её тело покрывали следы ударов кнутом или розгами.
На обед покидали по куску хлеба, а вот на ужин расщедрились, в клетки просунули деревянные доски с кусками жареного мяса, помидорами и варёной кукурузой. Зоя съела совсем немного, остальное умял Парасюк.
Он первый и забеспокоился, когда на улице основательно стемнело.
— Керосином пахнет, — авторитетно сказал счетовод. — Странно, зачем тут керосин. И доски не забрали, непорядок. Эй, товарищи, кто-нибудь знает, почему не забирают доски?
Никто не ответил, Парасюк замолчал и даже задремал, изредка рыгая, Зоя тоже закрыла глаза. Пленники тихо переговаривались, кое-где даже слышался смех. Вдруг снаружи кто-то закричал, совсем близко послышался выстрел, потом ещё один, по потолку кто-то пробежал. На ферме явно происходило нечто странное.
— Может быть, милиция, — громко произнесла одна из женщин, уцепившись за прутья, — нас спасут.
— Может и милиция, — Парасюк поковырял пальцем в ухе, — только вот что я вам скажу, скорее это ГПУ. Милиция жидковата сюда соваться, супротив оружия.
Трое мужчин, сидевших в одной клетке, разом вцепились в решётку, и пытались её раскачать, но та не поддавалась. Женщины громко переговаривались, одна начала кричать, звать на помощь, к ней присоединились и другие. Зоя поддалась общему порыву, она прижалась лицом к стене, пытаясь высмотреть что-то снаружи, но из-за темноты разглядела только какие-то тени. Глаз заслезился, девушка отодвинулась, втянула в себя воздух. К запаху человеческих нечистот и селитры примешивался ещё один.
— Дым, — сказала она.
* * *
Кольцова сидела за столиком в кооперативной столовой, положив ногу на ногу и выпуская папиросный дым через полусомкнутые губы. Перед ней стояла почти нетронутая тарелка с жареными перепёлками и фужер с красным вином. До революции столовая носила название «Звезда» и считалась рестораном, затем помещение несколько лет пустовало, а в двадцать третьем снова
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!