Артист (Управдом – 4, осень 1928) - Андрей Никонов

щель бочком вышел пожилой мужчина, в руках у него был керосиновый фонарь.

— Мартин, ты?

— Я.

— Ты чего вернулся? И голос такой, сам на себя не похож.

— Генрих сказал, что сам справится. Дай пройти.

— Как скажете, герр Липке, — охранник раздвинул толстые губы в улыбке, потом, словно засомневавшись, сделал два шага вперёд и поднёс фонарь поближе к лицу водителя.

Из темноты вылетел кулак, впечатался мужчине в лоб, тот упал, как подкошенный.

У охранника была двустволка, её Травин зашвырнул подальше в темноту, стянул с мужчины штаны и рубаху, и спеленал его, в рот пошла портянка. Пульс у охранника был слабый, он дышал, но в сознание не приходил. Связанного пленника Сергей оттащил под ограду, прислонил к доскам, а сам проскользнул через щель в воротах внутрь усадьбы. Под ногами захрустел гравий, молодой человек поднял несколько камушков покрупнее, засунул в карман. Небо потихоньку покрывалось тучами, луна почти исчезла, краешком пробиваясь сквозь пелену, и от этого тьма стояла такая, что хоть глаз выколи. Начал накрапывать мелкий противный дождь.

Бывшая усадьба, а точнее, огороженная часть, занимала площадь примерно в пятнадцать десятин, или в новых мерах — почти столько же гектар. Травин перед тем, как соваться внутрь, обошёл ограду кругом, и заодно посчитал шаги, вышло четыреста на шестьсот. Сама ограда была сделана надёжно, состыкованные вразбежку тёсанные доски шли почти без щелей, а поверху протянули колючую проволоку. Можно было найти какой-то материал, те же ветки, и навалить на колючки, а потом перелезть, но Сергей подумал, и решил войти через главный вход — в этом месте точно кто-то был, а в других пойди угадай. Семеро охранников, о которых сказал молодой Липке, могли легко превратиться в десять, пятнадцать или в одного — всё зависело от степени откровенности, на допросах люди всегда пытаются лгать, и требуется время, чтобы они поняли, что лучше им от этого не станет, и начали говорить правду. Ещё одной опасностью были собаки, учуяв чужого, они обязательно начнут лаять. Или, если их дрессировали, без лая прыгнут на человека и попытаются схватить за горло или за руку, а потом держать, стиснув челюсти. А если дрессировали правильно, то вырвать из ляжки кусок мяса и сразу отскочить, с такой раной человек теряет мобильность и становится лёгкой добычей. Для собак у Травина были толстые кожаные перчатки с нашивками, которые он натянул, шагнув в ворота. Перчатки он позаимствовал у егеря Фомы. Ограда, национальность хозяев этого места, наличие пленных и то, что их запирали, по словам Липке, в клетках, это сочетание заставило Сергея машинально посмотреть на пространство над воротами — нет ли там надписи «Arbeit macht frei», выполненной руническим шрифтом. Для современников Травина она особого смысла не несла и была всего лишь названием романа немецкого писателя Лоренца Диффенбаха. Для Сергея — обрывком информации, сопровождаемым резкой и болезненной пульсацией в голове.

На обыск коммуны он отвёл себе час — примерно столько, не меньше, Горянскому понадобится, чтобы добраться до ГПУ, убедить дежурного уполномоченного, что Малиновскую действительно похитили, и потребовать допроса Липке. Если тот поверит военному, решит, что привезённых денег достаточно, чтобы заинтересовать экономический отдел, и что похищение жены видного военачальника — дело, достаточно серьёзное для ГПУ, то небольшой отряд на двух или трёх автомобилях прибудет сюда ещё за полчаса. Местные свиноводы — не английские шпионы, и не контра, поэтому санкции начальника оперотдела не потребуется. К этому времени Травин надеялся выбраться наружу живым, невредимым и с Зоей.

Темнота усадьбы была разбавлена светом фонарей. Главная дорога, мощёная щебнем, в десяти метрах от ворот раздваивалась, и упиралась одним концом в двухэтажный дом с колоннами, а другим — в длинное строение в углу территории. От неё отходили дорожки поуже, скрываясь между деревьями. Щебёнка скрипела под ногами, дождь ещё недостаточно смочил её. В небольшом домике возле ворот горел свет и стояла жаровня с горящими поленьями. Отчётливо чувствовался запах навоза, хоть и не такой сильный, как обычно бывает на фермах. Сергей миновал развилку, и тут же присел, выставляя руку вперёд.

Чёрная тень появилась словно из ниоткуда, и бросилась на Травина. Овчарка метилась в шею, она прыгнула, когда до Сергея оставалось метра три, мощное мускулистое тело вытянулось в воздухе, как струна, папы были выдвинуты вперёд. Травин подставил ладонь, почувствовал, как её стискивают зубами, используя инерцию собаки, направил её к земле, свободной рукой нажал на затылок, а укушенной рванул вверх. Позвонки хрустнули, собака захрипела и разжала челюсти. Ладонь ныла, но толстая перчатка спасла от зубов. Сергей перевёл взгляд на домик — с этой стороны появилась собака, на пороге стоял человек.

— Фитц, — позвал он, — ко мне.

Травин сделал шаг в сторону, ближе к деревьям. Охранник пристально вглядывался в темноту, продолжая звать собаку. В одной руке он держал ружьё, в другой — керосиновый фонарь. Сергей продолжал медленно отходить к зарослям, но человек с ружьём пока что его не замечал. Он вертел головой, наконец уткнулся взглядом в ворота и вспомнил, наверное, что у него есть не только собака, но и товарищ. В голове у охранника завертелись шестерёнки, совмещая события — отсутствие животного. открытые ворота, одиночество.

— Бруно, — заорал он по-немецки, — старый дурак, ты зачем ворота открыл? Чтоб тебя там черти сожрали, опять шляешься за оградой. Сам будешь собаку ловить, теперь до утра за ней гоняться.

Он теперь уже уверенно потопал к воротам, распахнул их пошире, чтобы протиснуть свой выпирающий живот. Травин досчитал до десяти, бегом вернулся к воротам, вылез вслед за охранником, тихо подошёл сзади, обхватил рукой за шею и стиснул, одновременно зажимая другой рукой рот. Пузан дёрнулся, палец его нажал на спусковой крючок, ружьё выстрелило.

* * *

В комнате на первом этаже, справа от парадного крыльца, трое играли в карты. Всего в сельхозкоммуне «Светлый путь» состояло пятьдесят семь человек, включая Мартина и Генриха Липке, а также самого Ганса. Из них мужчин — девятнадцать, только они здесь и появлялись, женщины и дети жили в Бетании, также в посёлках Визентруд и Блюменфельд, и в бывшую усадьбу и носа не совали. Постоянно охраняли пленных семеро, сменяясь каждую неделю, так что Генрих почти не соврал.

Двое дежурили у ворот, трое сидели в бывшей привратницкой, ещё двое обходили территорию. Восьмой, о котором Генрих ничего не сказал, сидел здесь же, в комнате, и читал книгу. Этот коммунар был настолько массивным, что казалось,